Зори над Русью
Шрифт:
— Было такое — ловил паук муху, а поймал шмеля, ну паутина и лопнула! Ты, боярыня, меня ее пужай. Ты вон их пугани, — кивнул он на мужиков, — вишь, как мухи, жужжат, шепчутся, не приведи, дескать, бог разгневать боярыню. Боятся, в кузню пошлешь.
— А ты, небось, не боишься?
Фома взглянул в злобно прищуренные глаза старухи, отвечал спокойно, веско:
— Нет! Не боюсь!
— Ин будь по–твоему, Фомушка! Мужичков я в поле пошлю, а тебе быть молотобойцем! Кувалдочкой помахаешь, авось спесь с тебя посойдет!
Мужики только вздохнули: «Сам себя загубил человек», — а Фома вдруг подбоченился, захохотал:
— Ой, боярыня, пощади! Меня? Молотобойцем? Не бывать тому! Не бывать!
Старухе надоело слушать, как Фома куражится, оглянулась на тиуна, приказала:
— В кузню его, немедля! Работу спрашивать без пощады!..
— А харчи? — перебил ее Фома.
— Ты никак рядиться со мной вздумал? Каков? На хлеб, на воду посажу. Будешь работать, пока долг не отработаешь, а только, пожалуй, так и помрешь — должником.
— Зря огневалась, боярыня Василиса, — уже без смеха сказал Фома. — И молотобойцем мне не быть, и щец наваристых ты мне пожалуешь, ибо кузнец я изрядный, каких ты и не видывала. Твоим кузнецам у меня в молотобойцах ходить не зазорно, но не каждого я к своей наковальне допущу.
Старуха насторожилась:
— Чем же ты, кузнец, знаменит?
— Ведома мне тайна булата. Мечи мои…
Боярыня не дослушала, махнула на него рукой, затряслась беззвучным смехом:
— Брешешь!
— Отродясь не брехал, да и какая мне в этом выгода, суди сама, за брехню ты меня, чаю, не погладишь?
— Погладить поглажу, да только против шерсти. Обдеру кнутом.
— Не обдерешь, боярыня. Сказал я правду.
— Ну, а коли правду, коли ты мне тайну булата откроешь — озолочу.
Фома опять захохотал:
— Пошто? Кому я, золоченый, нужен? — Разжал кулак, выпустил муху, пробормотал: — Вот и разорвал шмель паутину! — Потом сказал сурово, деловито: — Ты, боярыня, не сулись. Меня на посулы не купишь, да и не обещал я тебе тайну булата открывать…
И так же деловито откликнулась Паучиха:
— Половину долга тебе прощу!
— Это за тридцать три рубли тебе тайну продать? За весь долг тайны не открою!
Грозно нахмурилась Василиса, но все же спросила:
— Чего же ты хочешь?
— Приставь мне молотобойца из пленных москвичей. Твоих людей мне не надобно, ибо булатные мечи ковать тебе буду, а тайны булата, сказал, не открою, не прогневайся. Чаю, и без тайны тебе корысть будет великая.
Старуха хмуро глядела на Фому: «С холопом, с рабом торговалась, стыдобушка!» — Спросила, как оборвала:
— Когда первый меч скуешь?
— Недельку дай на разгон. Приспособиться надо.
— Быть посему! А как меч будем испытывать?
— Известно, как булат пытают. Ты плат кинешь, а я его на лету рассеку.
— Рассечешь?
— Рассеку!
— Ну, смотри, берегись! — Пошла вперевалку к возку, а Фома прищурился, сказал ей вслед, будто так, без умысла, будто само вырвалось:
— Эх! И здоров шмель! Лопнула паутина!
4. ТАЙНА БУЛАТА
На околице усадьбы, там, где дорога из Волока Ламского давала развилку на Тверь и на Микулин, холопы по приказу боярыни Василисы спешно, в пару дней, построили для Фомы новую кузницу.
«Вот и ладно, — рассуждал сам с собой Фома, — здесь простор, не то что в тесноте на усадьбе, и речка рядом, и от боярских хором подальше. Хорошо!» — Фома возился в кузне, ладил мех к горну, когда в дверях показались три парня.
— Вы пошто сюды забрели? — спросил неласково Фома.
Парень, стоявший первым, бойко зачастил:
— К твоей милости, мастер Фома. Боярыня нас прислала. Мне велено быть молотобойцем, а вон они меха качать станут. Уж и наслышаны мы про твое искусство, уж и наслышаны…
— Ладно, — прервал его Фома. — Москвичи?
— А как же! Само собой! Все по твоему слову.
— Вот это дюже складно получается, — сразу помягчал Фома. — Как звать тебя, парень?
— Ванькой.
— Ты, Ванька, отколь?
Парень не понял:
— Из Москвы, мастер Фома.
— Москва велика, Ванюша. В Москве отколь?
— С Кузнецкого верху. Может, слышал двор кузнеца Есифа?
Фома задумался.
— Нет, не припомню. Далеко ли Есифин двор от реки?
— От Москвы–реки? — спросил парень.
Фома удивленно поднял голову:
— От Москвы–реки знаю, что далече. От Неглинной далеко ли? От Кузнецкого моста?
— А… от моста! Нет! От моста недалече. Туточки, на подъеме.
Фома пристально посмотрел на парня. Стоит пригожий, ладный. Темные волосы аккуратно схвачены ремешком, глаза смышленые, каждое движение мастера ловят. Фома присел на наковальню, задумался, потом тряхнул головой:
— Нет, не припомню. Где же это? В Замоскворечье, што ли?
— Во, во! В Замоскворечье!
— Ну, тогда другое дело, — сразу согласился Фома и повернулся к другому. — Ты тоже из кузнецов?
Парень молча кивнул.
— Как же это ты брюхо, у горна стоя, отрастил? Откуда ты, толстомордый?
Парень не торопясь шагнул вперед:
— А мы с Ванькой по соседству.
— Ладно, коли так, — Фома соскочил с наковальни, шагнул к третьему. Этот стоял как–то на отшибе. Был он высок, жилист и костляв. Лицо испуганное, желтое.