Зори над Русью
Шрифт:
— Не прогневись на меня, мурза, не откликается нам стража Медных ворот. Перепились, наверное, дьяволы, и дрыхнут. — Князь погрозил башне кулаком. — Ужо разберусь… а сейчас придется нам к Орининым воротам ехать, в них постучать. Тут недалече.
Посол заворчал, но все же поехал за князем. К Орининым воротам подъехали в темноте, опять громыхали так, что, думалось, весь город должен всполошиться, и опять хоть бы кто в ответ голос подал, только псы брехали из–за стен.
Посол, сощурив и без того узкие глаза, глядел, как к нему опять подъезжал князь Михайло. Князь не доехал, соскочил с седла, поклонился поясным поклоном.
— Не клади гнев на меня, государь, не отворяют ворот, так заведено на Руси — после заката врата не открывать.
Мурза сопел, потом заговорил скрипучим голосом:
— Если бы с тобой были мужи, сокрушающие ряды врагов, и храбрецы, низвергающие их, врата были бы открыты. Мамай давал тебе орду, ты не взял.
— Проще простого взять орду, — горько усмехнулся князь, — а знаешь ли ты, посол, сколько казны за орду надо было отдать Мамаю?
— А тебя жадность одолела! Над златом, как пес над костью, сидишь.
— Было бы над чем сидеть. Где мне взять злато?
— Меха, мед, рабы — то же злато.
— С каких холопов или смердов я меха да мед возьму, кого в рабы поведу, если сам в Орду пришел изгнанником из Литвы.
— Нет казны, нет и орды!
— Знаю! Кабы со мной орда шла, я с владимирцами поговорил бы, а ныне… Ты уж не серчай, мурза, по моему приказу воины для тебя сыскали избу. Не в чистом же поле тебе ночевать.
Тревожно взглянул на Сарыхожу, тот как воды в рот набрал. Однако к избе поехал. Здесь князь Михайло подошел, бережно взял в руки стремя, чтоб помочь мурзе слезть с лошади. Навалясь всей тяжестью на плечо князя, посол сходил с седла не торопясь, а едва ступил на землю, сразу сварливо залопотал:
— Почему хозяин избы меня не встречает? Где хлеб–соль? Где полотенце расшитое?
«Вот и угоди послу. Ишь причуда — подавай ему хозяина с хлебом–солью, а откуда его возьмешь, если хозяин, не дожидаясь гостей, ушел». — Так подумал князь Михайло и принялся Сарыхожу уламывать.
— Ты, государь, не кручинься, ты в избу ступай. Избенка невеличка, но жилая, добрая. Переводи, переводи, Софоний. Да не тараторь ты! Вежливей говори с послом царским. — Забежал вперед, открыл дверь. — Пожалуй, государь Сарыхожа, пригнись только, притолка низка.
Сарыхожа вошел, громко потянул носом и повернул к двери. Князь спросил, не скрывая тревоги:
— Аль что не по нраву?
— Щами пахнет!
— Щи пища добрая…
Мурза ничего не ответил, только поморщился, велел своим слугам ставить юрту, а потом бросил князю три слова:
— Вели избу крушить.
— Зачем?
— Костер жечь. Дерево сухое.
Не хотелось Михайле Александровичу так начинать свое княжение на Владимирском столе, но с мурзой не поспоришь. Избу пришлось ломать. Поднялась пыль. Сарыхожа отошел в сторону, позвал Софония.
— Отсюда до Золотых ворот далеко ли?
Софоний удивленно взглянул на посла.
— О Медных воротах я тебе сказывал, а отколь ты про Золотые проведал?
Сарыхожа разгладил тонкие, как крысиные хвостики, усы, свисавшие на голый подбородок, хитро подмигнул.
— Я вас знаю. Вы, русы, нас втихомолку варварами зовете. Спорить не буду: Мамай — варвар, новый хан — варвар, однако… — Посол сложил тонкие холеные руки на животе, надменно выпятил раздутое чрево… — Однако не все такие. Мне довелось видеть не только степи да кочевья. Бывал я в Египте, видел каменного льва с человечьей головой, видел каменные горы, сложенные над могилами древних царей… Этими руками… — посол расцепил руки и перед носом Софония пошевелил сухими пальцами, — я разворачивал свитки, в которых записана мудрость арабов. И о вашей земле расспрашивал я знающих людей. Хоть ты и грамотей и толмач, а варваром меня ты не назовешь. Завтра во Владимире я поеду на высокую гору смотреть каменных зверей на стенах собора… какого собора?
— Дмитриевского, [257] — тихо откликнулся Софоний.
Посол важно кивнул.
— Завтра я прикажу выломать каменного льва из стены собора, я увезу его в Орду.
«Вот варвар!» — ахнул про себя Софоний, а мурза продолжал похвальбу:
— Я всегда вижу странные и глупые обычаи чужих народов. Вот и сейчас. Скажи, зачем зажжены вон те костры? Видишь, один близко, другой на вершине дальнего холма, третий еще дальше.
Софоний молчал. Посол испытующе взглянул на него, заговорил с какой–то кошачьей вкрадчивостью:
257
Дмитриевский собор в г. Владимире — замечательный памятник древнего русского зодчества. Построен в 1193—1197 гг. Наружные стены покрыты богатейшей резьбой по камню, в которой преобладают народные мотивы, характерные для резьбы по дереву.
— Молчишь, Софоний–толмач! Значит, я понял! Эй, Михайл–князь!
Михайло Александрович, точно ждал крика мурзы, вынырнул как из–под земли.
— Ослеп! — затопал на него Сарыхожа. Ткнул пальцем в сторону огней. — Какой град лежит там?
— Переславль.
— Переславль! А в нем полки Митри–князя! Не видишь, не видишь, слепец, здешние людишки о нас москвичам весть подают!
Князя как и не бывало у костра, только топот конский утонул во мраке. Мурза не успел еще остыть, а князь уже вернулся, с ним конники. С седла сбросили перед мурзой связанного старика.
— Взят у костра, — кивнул князь, — допрашивай его сам! Софоний, переводи!
Софоний подошел, помог связанному подняться, сесть.
— Отвечай, дедушка, как звать тебя?
— Русские люди зовут дедом Микулой.
— Спроси его, кому он о нас весть подавал?
— Скажи, кому ты о них… — Софоний кивнул на мурзу и на князя, стоявших рядом, — весть подавал?
— Великому князю Митрию Ивановичу.
Князь Михайло пнул старика в грудь, Микула повалился, охнул.
— Кто тебе приказал? Кто приказал?
Старик поднял светлые, выцветшие глаза и в ответ на бешеные выкрики князя ответил с силой:
— Приказал мне стольный град Владимир! Мы, владимирцы, князю Московскому крест целовали на том, что тебя во Владимир не пустим, а ты… пришел не зван, уйди не гнан… а то… прогоним!
Княжья плеть взвилась над стариком и… повисла в воздухе.
— А то прогоним, — повторил князь Михайло и, швырнув плеть в огонь, ушел во тьму.
8. НОЧЬ У СТЕН ВЛАДИМИРА