Зори над Русью
Шрифт:
Сарыхожа никак не мог заснуть. Ворочаясь с боку на бок, он лениво почесывался, лениво думал:
«Душно в юрте, что ли? Или годы давят — старикам всегда не спится. Нет, не годы, блохи виноваты, великое множество развелось их в кошме».
Мурза сел, принялся скрести ногтями грудь, потом плюнул, надел халат и вышел из юрты. Тьма становилась прозрачней: близок рассвет, но и в этот глухой час костер горел ярко.
Два татарских воина сидели перед огнем, один шевелил палкой угли, струйки искр улетали вверх. Увидев Сарыхожу, воины вскочили. Он подошел, вглядываясь.
«Оба бодры, караулят по закону Чингиса».
Хмыкнул удовлетворенно, спросил, позевывая:
— А где старый рус, пленник?
Воины удивленно переглянулись.
— По твоему приказу толмач увел старика рубить ему голову. Вот пайцзе твоя, нам ее Софоний отдал…
Мурза взвыл, коршуном налетел на воинов, вырвал из рук татарина щит, вырвал копье, с силой отшвырнул ордынца. Пайцзе, мелькнув серебряной рыбкой, упала в огонь, а мурза неистово колотил копьем по щиту. Со всех сторон сбегались ордынцы. Посол сломал копье, бил обломком, бесновался, кричал:
— Толмач украл пайцзе! Сбежал! Руса увел! Догнать их! Содрать с живых шкуры!..
На берегу Клязьмы, на мокрых камнях, лежал Софоний. Услышав звон щита, он приподнялся на локтях, прошептал:
— Уходи, Микула. Почто двоим погибать.
Дед и головы не поднял, ощупывая ногу Софония, бормотал:
— Эк угораздило тя ногу свернуть. Да и то сказать — камни склизкие, в воде их не видно. Ночью, вброд… Долго ли до греха. Терпи, терпи, стонать не моги. Мы ее выправим.
Софоний скрипнул зубами, когда дед сильным рывком поставил кости на место. Из–за Клязьмы неслись крики, собачий лай.
— А ну вставай!
Дед силком поднял Софония, тот осторожно ступил на больную ногу и, не сдержав стона, ничком повалился на берег. Дед только головой покачал, взглянул на мелькающие вдали факелы и пробормотал:
— Так и пропасть недолго, — старческой, мелкой рысцой потрусил прочь. Софоний с тоской посмотрел ему вслед, закрыл глаза. «Уползти бы! Сил нет! Собаки на том берегу до воды дойдут, а там заплутаются. Все равно, рассветает — найдут… Будь что будет! Да вот уже и шаги близко… Быстро сыскали…»
Софоний так и не открыл глаз, пока над ним не прозвучал тихий оклик Микулы:
— Давай к воде! Я потащу, а ты здоровой ногой подпирайся, да нишкни ты. Не дай бог, услышат. Я челн добыл. Давай, давай, подпирайся, тащить мне тя не под силу…
Софоний тяжело перевалился через борт прямо в воду, плескавшуюся на дне челна. Дед проворно оттолкнул хлипкую посудину, взгромоздясь на корме, принялся быстро работать веслом.
Софоний шевельнулся. Челн сразу черпнул бортом.
— Лежи! — цыкнул Микула. — Ты эдак нас утопишь, челн верткий, долбленка.
— Куда мы плывем?
— Обратно, на тот берег. Под носом у ордынцев проскочим, а там и Волжские ворота недалече.
— Не пустят нас. Князь Михайло и в Медные и в Оринины ломился, не открыли ему врат.
— Молчи! Аль те невдомек, потому нас и пустят, что князя не пустили.
Софоний ухватился за борт, преодолевая боль, сел на дне. Глядел на близкие факелы ордынцев. Дед беззвучно греб. Время от времени и он поглядывал назад, но не на татарские огни, а на слабо мерцающую точку второго маячного костра.
«Ванька там! Молодец, внучек, костра не потушил», — думал дед и чуть кивал головой в лад взмахам весла, а может, в лад своим думам.
Но Ваньки у костра не было. Завидев, что костер деда Микулы потух, он пошел к нему и сейчас стоял у холодного пепла. В сером предрассветном сумраке можно было уже разобрать, что костер не сам потух, а затоптан. Пригнувшись, Ванька принялся разбираться в путанице следов.
«Вот здесь деда волокли, здесь след обрывался, а рядом следы от подков, значит, на коня подняли…»
Ваня не успел выпрямиться, на плечи упал аркан, стянул руки. Веревка змеиным движением скользнула в траве, рванула, опрокинула навзничь.
До слуха дошел окрик:
— Тот, второй, костер потушить!
Откуда было знать парню, что сам князь Михайло кричал о его костре.
9. НА ЯРИЛИНОЙ ГОРЕ
С Ярилиной плеши [258] была видна вся круглая чаша Плещеева озера. По темно–синей воде, покрытой пенными беляками, быстро летели тени облаков. Там, где в озерном просторе отражались лучи солнца, вспыхивали тысячи искр. Князь Владимир Андреевич, взглядывая на озеро, невольно жмурился от этого бегучего блеска. Ветер с озера теребил его светлые волосы. Шлем князь снял. Рядом, около потухающего костра, стояли Дмитрий Иванович и воевода Боброк.
258
Ярилина плешь — вершина Ярилиной, или Александровой, горы, высокого холма на северо–восточном берегу Плещеева озера. В древности — место поклонения языческому богу солнца Яриле, позднее — загородная резиденция Александра Невского во время его княжения в Переславле–Залесском.
— Значит, — расспрашивал Боброк мужика дозорного, — ты увидел, что соседний костер потух, и свой потушил. Как он потух — сразу или просто прогорел?
— Нет, Митрий Михайлович, не прогорел костер, светил ярко, глядь — нет как нет. Потушили. Ну и я на свой две бадьи вылил.
Боброк задумчиво потер лоб, поглядел на мокрую золу костра.
— И с той поры ни огня, ни дыма?
— Нет, не было.
— А не прозевал?
— Да што ты, боярин, — начал сердиться мужик, — чего меня пытаешь? Сколько годов дозорную службу несу. Нет от града Владимира знаков, не обессудь.
Боброк помолчал, похмурился на свои мысли, наконец сказал:
— Тверичи с ордынцами к Владимиру подошли, а что дальше? Почему маячные костры потухли? Ужель владимирцы испугались и ворота открыли?
— Нет, — возразил Дмитрий, — владимирцам верю. Может, дозорных побили?
— Может статься…
— Тогда маяков ждать нечего, — вмешался в разговор князь Владимир и тут же сам себя перебил: — Вон из Переславля два конника скачут, не иначе гонцы. Э, да никак это Игнашка Кремень да Карп Олексин.