Зори над Русью
Шрифт:
Кабатчик оторопел:
— С чего бы это я тя, голодранца, кормить стал?
— А узнаешь, отколь я пришел, почто к вам пробирался, небось по–иному заговоришь.
Пальцы кабатчика так же медленно разжались. Был он осторожен и умудрен долгим опытом. Рассудив, что парня вышвырнуть он всегда поспеет, кабатчик сказал, оглядываясь на питухов, [163] завсегдатаев его кабака.
— Коли на то пошло, поведай нам, отколь пришел. Пошто?
— Иду я из Московского княжества!
163
Питухи — пьяницы.
Кабатчик и бровью не повел, но по его пристальному взгляду парень понял: зацепило!
— Там на Москве князь Митрий Иваныч кремль каменный строить затеял…
— Говорят об этом повсюду. Но говорят разно. Истинно ли строится? — спросил кабатчик.
— Ну, строить еще не начали, а каменья навезли неисчислимо и по сию пору возят. Мне верь, я на каменной возке хребет погнул изрядно. Оттого и из Москвы убег.
Кабатчик открыл рот, видимо, хотел что–то сказать, но передумал, промолчал. Бориско не заметил этого, продолжал говорить все громче, с явным намерением, чтоб весь кабак его слышал:
— Ох, и зол же я ныне на Москву! Вот до чего зол, — провел ребром ладони поперек горла, — а на самого князя Митрия особливо. Ну о том говорить не будем. Промеж нас свои счеты.
Услыхав такое бахвальство, кабатчик не стерпел:
— Какие у тя, прощелыги, свои счеты с великим князем Московским могут быть?
Бориско понял: заврался, не поверили, а коли так, надо уходить, пока по шее не дали и с лестницы не спустили, крыльцо у кабака высокое, и лететь с него несладко.
Встал. Медленно, жалея расстаться с теплом, стал застегивать тулупчик. С трудом сгибая ноги, пошел к двери. Не дойдя до порога, оглянулся на кабатчика:
— Прощай, добрый человек, спасибо за хлеб–соль. Брел я от Суздаля, мерз и голодал, ждал — в Кашине меня приветят, а ты… Эх! — Махнул рукой.
Кабатчик вдруг с нежданной прытью обогнал парня, заслонил собою дверь.
— Куда сейчас пойдешь?
— А тебе какое дело? — огрызнулся Бориско.
Но кабатчик будто и не слышал гневного ответа парня, схватил его за рукав, заговорил его, задержал вопросом:
— Неужто так, в такой одежонке от самого Суздаля идешь?
Бориско не понял, что его не хотят выпускать из кабака, отвечал простодушно:
— Иду. В Тверь пробираюсь. Я сперва вверх по речке Нерли Клязьминской шел, а за Переславлем по Нерли Волжской спускался. Здесь меня и зима захватила. К Волге подошел, смотрю, а она стала. Ну, перешел я ее по льду, тут уж до Кашина рукой подать, я и свернул сюда передохнуть, благо таиться боле не надо, что враг я Митрию Ивановичу. Чаю, здесь, в Тверском княжестве, я пригожусь.
— Само собой… — торопливо бормотал кабатчик, оттаскивая Бориску от двери. — Только что ж эдак–то уходить? Отдохни, перекуси, выпей.
Как–то разом оказался Бориско за столом перед миской жирных горячих щей. Первая ложка обожгла. Начал есть торопливо, давясь, утирая сразу вспотевший лоб. Лишь опорожнив миску, заметил, что в кабаке пусто: ни хозяина, ни гостей, только в углу сидел монах, перед ним стояла стопка водки и блюдо с солеными рыжиками да за стойкой взгромоздилась на винный бочонок рыхлая баба.
Бориско не подумал, куда это девался весь народ. Облизав ложку, он потянулся к вину, но тут монах поднялся, подошел, взял из рук чарку.
— Погоди пить, парень. Слово тебе надо сказать. Выйдем. Не косись на вино, сейчас вернемся, и пей тогда во здравие.
Хозяйка было зашевелилась на своем бочонке, но, услышав, что гости сейчас вернутся, успокоилась.
Бориско набросил на плечи тулуп, нахлобучил шапку. Вышли. Едва захлопнулась дверь, как монах прохрипел:
— Беги, пока цел, дурень! — схватил Бориску за руку, поволок вниз по лестнице. Бориско и сообразить ничего не успел, бежал за монахом, который хоть и путался в рясе, но был на ходу легок. Лишь свернув в какой–то переулок, отдышавшись, парень опомнился, уперся.
— Куда ты меня волочешь, отче?
— Эх ты, ворона! Кабатчик и гости куда делись?
— Дьявол их знает. Мне–то что до того?
— Ну и дурак! — в глазах монаха была неподдельная тревога. Бориско невольно поверил ему. — За караулом они пошли. Тебя в узы брать!
— Меня? В узы? За что?
— Ты о Москве как говорил? Вспомни.
— Говорил, что думал. Чай, не в Москве, в Тверском княжестве мы. Чего тут таиться?
— Ой, дурень! Дурень! — Монах свирепо тряхнул парня за плечи. — Куда ты пришел, садова голова? — передразнил: — «Тверское княжество! Тверское княжество!» А того тебе невдомек, что князь Василий Михайлович Кашинский Михайле Тверскому ворог лютый, ну, а Москве он, само собой, друг! Вот те и Тверское княжество! Такое тебя здесь ждет, что своих не узнаешь. Уходить надо!
2. МАЛАЯ ПТАХА
То ли проворен был монах, то ли просто деньгу имел человек, но в Кашине они не застряли. Монах быстрехонько раздобыл коней, и в сумерки они выехали на Тверскую дорогу. Метель к тому времени утихла. Монах сердито ворчал себе под нос, глядя, как их кони перебираются через сугробы, которые намело поперек дороги.
— След оставляем явный.
— Неужто погони за нами ждешь? — спросил Бориско. — Не велика я птаха, чтоб за мной гоняться.
Монах только фыркнул в ответ.
Быстро темнело. Из–за елей поднимался медный щит месяца. Постепенно снег поголубел, заискрился. Наступила ночь. Дорога, круто изгибаясь, полезла вверх через высокий, заросший лесом холм. На вершине его монах отпрукал коня, оглянулся. Небо с неяркими, притушенными лунным светом звездами огромным зеленовато–синим шатром висело над спящей землей. Уходя в бесконечную даль, темнели леса. Светились в прогалинах между ними снежные поляны. Но монаху было не до красот зимней ночи, он смотрел вниз на узкую змейку дороги, то взбегавшую на холмы, то прятавшуюся в тени дремучих елей. Бориско проследил взглядом один за другим все видные отсюда извивы дороги — пусто.