Зощенко
Шрифт:
А потом спросил:
«Как, доктор, протяну я еще месяц-два?»
Я, конечно, возмутилась:
«Что ты говоришь, Мишенька? Месяц-два? По крайней мере 10–15 лет должен прожить!»
А доктор промямлил что-то неопределенно-успокаивающее… Мне же, в саду, он сказал: «Это тяжелый сердечный больной. Здесь не только аритмия, здесь — декомпенсация и стенокардия. Здесь — нарушение кровообращения I и II круга. Притом — дистрофия. Нарушенное питание. Необходима камфора или кардиамин — для укрепления сердечной мышцы. И глюкоза — для питания. И кремлевские капли. Кроме того — огромная
С ужасом спрашиваю: «И что же делать тогда?»
Пожимает плечами: «Тогда уже нечего делать! Но, повторяю, это лишь предположение. Скорее, просто застойная печень. Нужно бы устроить консилиум. Вызвать онколога. Невропатолога. Хорошо бы госпитализировать. А сейчас — во всяком случае — лежать! Даже сидеть нельзя. Даже вставать на горшок нельзя. Нужно судно. Вызвать участкового, чтоб прислал сестру — делать уколы и вливания…»
Доктор ушел, отказавшись от гонорара. Михаила я, конечно, успокаивала, сказала, что у него неважно с сердцем, что нужно, как сказал доктор, укрепить и попитать сердечную мышцу, нужно полежать, принимать лекарства, будут делать уколы и вливания. И через неделю, как сказал доктор, все будет хорошо.
В действительности тот сказал: «А через неделю посмотрим». Но я сама была уверена, что лечение даст результат, что через неделю он встанет.
А он вечером вдруг сказал, прощаясь на ночь: «Завтра надо завещание… деньги Валичке!» Как он любил сына, Боже мой, как он его любил! Его одного в целом мире!
Вечером в тот же день (9/VII) я написала Елизавете Матвеевне, медсестре, просила ее приехать — она могла бы делать уколы и вливания. Я так надеялась на нее, я знала ее опытность и очень доверяла ей. Я думала — приедет Елизавета, наладим лечение под ее опытным присмотром, и все будет хорошо. А Тосе я поручила позвонить в Литфонд и попросила прислать Иригонникова.
На другой день Тося его привезла, я сказала Михаилу, что в Литфонде узнали о его болезни и вот прислали Иригонникова.
Он не выразил удивления и покорно дал себя осмотреть.
Вообще с этих пор он как-то всецело подчинился болезни.
Иригонников согласился с диагнозом Гилянова, по «своей линии» — в области мозговых сосудов — ничего не нашел, уговаривал Михаила лечь в стационар. Тот отказался наотрез.
Для нейтрализации вредного действия никотина Иригонников рекомендовал каждый час минуточку дышать кислородом. И вот я стала аккуратнейшим образом выполнять все предписания врачей — давала лекарства. Ставила грелки, кормила… Он жаловался на боли — в области живота. Начались какие-то приступы — он охал, жаловался на боли, учащенное дыхание.
В тот день два раза вызывали «скорую» — в 3 часа дня и в половине шестого утра. Ночью я почти не спала — на каждый шорох бежала к нему… Какой беспомощный, какой слабенький он был! Как доверчиво тянулся ко мне, принимая лекарство! Если я уходила на минутку, звал меня: «Верочка, Верочка…»
Звонил мне из Литфонда заведующий лечебной частью Николай Михайлович, который всю зиму проявлял большую заботу о Михаиле. Обещал прислать для консультации
В отношении рака я успокоилась — только в первый вечер, после визита Гилянова, я пришла было в ужас и даже горько рыдала в комнате у Лели. А потом решила, что этого не может быть, что это, как предполагали и Гилянов, и Иригонников, — просто «застойная», «циррозная» печень и, как только камфара и глюкоза наладят сердечную деятельность, все войдет в норму.
11-го, в пятницу утром, только я собираюсь звонить в больницу Бессеру, явился он сам — оказывается, накануне звонили из Литфонда и просили направить его к нам, так как все литфондовские терапевты находились в отпуске.
Бессер — пожилой, серьезный, вдумчивый, восточного типа человек. Внимательно выслушал от меня историю болезни. Потом так же внимательно осмотрел Михаила.
Назначил лечение — диету молочно-растительную: молоко, ягоды, овощи, фрукты, отварную рыбу, мясо — все это я ему давала уже, лекарства те же — глюкоза, кардиамин, кремлевские и прибавки: в случае болей — промедол и в случае бессонницы — нембутал. Велел делать исследования. Вызвать участкового — чтобы та дала рецепты и назначила сестру для инъекций.
Казалось, ничего угрожающего он не нашел. Насчет рака печени высказался отрицательно. И мне подумалось — значит, опасности для жизни нет.
Доктор Произвел на меня хорошее впечатление, я как-то сразу почувствовала к нему доверие и успокоилась, решив, что здоровье Михаила в надежных руках.
От денег доктор решительно отказался. Сказал, что он вообще никогда не берет денег с больных, а тем более — взять деньги с Зощенко!
«Я бы себе руки запачкал этим, я бы не мог себя уважать!»
Этими словами он окончательно расположил меня в свою пользу.
А потом Тося рассказала, что кто-то из дачников у молочницы очень хвалил этого доктора, говорил, что он и врач превосходный, и человек прекрасный, что он действительно не берет денег с больных — настоящий бессребреник, хотя, как видно, нуждается.
В тот же день я вызвала участкового. Пришла молоденькая хорошенькая докторша, опять осмотрела Михаила и даже обеспокоилась: не слишком ли мы его тревожили, выписала назначенные Бессером лекарства, обещала прислать сестру и очень меня успокоила, сказала, что ничего страшного нет.
Но около четырех часов он опять стал жаловаться на боль, в пять сделали укол, но в половине шестого он стал опять жаловаться: «давит». Очевидно, давила огромная печень.
На другой день опять жаловался на боль, дала промедол, который подействовал через час, после чего он успокоился и заснул. Вообще в этот день он больше спал. Кушал — пил молоко, шоколад, немного бульону, морс.
Беспокоился из-за люминала, который я не хотела давать, так как боялась, что он вреден для сердца, а он требовал его, жалостно просил.