Зощенко
Шрифт:
К счастью, они скоро уехали, причем их собака поломала мои цветы на клумбе перед верандой, что ужасно огорчило меня.
И тут в сердце толкнула тревога — почему не едет Валя? Может быть, случилось что-нибудь с Михаилом? Заболел опять?
И весь день прошел в таком напряжении, в такой страшной тревоге ожидания.
Наконец, не в силах совладать с беспокойством, позвонила Михаилу. И вдруг слышу какой-то странный, чужой, замогильный голос. Спрашиваю: «Мишенька, ну когда ты приедешь?»
Отвечает недовольно: «Зачем звонишь? Ведь мы же условились, я же сказал,
В страшном волнении вешаю трубку. Тревожная, беспокойная ночь. В пять часов утра я проснулась и так ясно услышала его голос — он звал меня: «Вера!» Я вскочила — никого…
Утром — не могу дождаться приезда… Наконец — между двумя-тремя часами — слышу — машина! (Это было 7 июля.)
Сбегаю вниз… Он идет по дорожке. Медленно. Как приговоренный к смерти. Свесив голову на грудь — худой, высокий от худобы, летнее пальто — как на вешалке… Боже мой! Бросаюсь к нему. Веду наверх.
Он поднялся с трудом по лестнице, остановился у столика — так трудно было ему двигаться. И вдруг сказал: «Я умираю. У меня было кровохарканье». Я начала успокаивать его: «Что ты, Мишенька, ну, может быть, лопнул какой-нибудь сосудик или кровоточила десна, а ты, как всегда, испугался. Успокойся. Не надо волноваться».
Стал рассказывать, что случилось с ним.
В пятницу ночью вдруг проснулся — весь мокрый. Почему-то страшно перепугался: «Постелил на пол красненькое одеяло и лег. Первую рубашку снял, а вторую не смог. Не было сил! И пролежал на полу до утра. А окно было открыто».
Потом стал говорить, что он страшно ослаб, что он ничего не ел целую неделю, кроме сырого яйца и помидора.
Даже ту рыбку, что я дала, не съел.
Это был уже бред, то есть не ел он только два последних дня.
Потом он сообщил, что получил телеграмму от Веры [19] — умер ее муж.
Я сказала: «Ну, ведь он был старенький!»
Согласился: «Да, старенький, ему было за 80 лет».
Попросила показать пенсионную книжку. Сказал, что оставил ее в Ленинграде: «Такая толстенькая!»
Потом я высказала предположение, что состояние его ухудшилось, потому что он бросил принимать «черненькое» (иригонниковское) лекарство.
Схватился за эту мысль. Попросил послать Валю в аптеку — заказать лекарство.
19
Вера — младшая сестра В. В. Зощенко.
Жаловался на слабость. Говорил: «В прошлом году я красил забор, пол. Теперь я бы не мог. Какой я слабый! Я не могу даже спускаться в уборную».
Я предложила поставить горшочек ему в комнату. Отказался. Тогда я сказала, что поставлю его на чердачок. Успокоился.
В этот день в общем говорил здраво. Рассказывал, как получал пенсию: сначала предложили было ему написать какое-то обязательство — сообщать
Радовался пенсии, говорил, как это хорошо, что можно будет спокойно жить, что так неприятно бывало занимать деньги. Я соглашалась с ним, говорила, что этой пенсии нам вполне хватит на двоих. Он сказал: «А Валичке?»
На это я, улыбнувшись, заметила: «Ну, для своего „Валички“ ты раз в месяц что-нибудь напишешь».
Согласился. Потом сказал: «Теперь я за тебя спокоен. Умру — ты будешь получать половину моей пенсии».
Я, конечно, возмутилась — зачем говорить о смерти? Не нужно мне его пенсии!
В общем, день прошел относительно благополучно. Он успокоился. Я просила его не курить. Уверял, что курит совсем мало. Действительно — на папиросных коробках он даже записывал, сколько папирос выкурил за день. По сравнению с зимой это было в самом деле немного. На другой день утром я предложила ему полежать на раскладушке на балконе — был очень теплый день. С каким-то испугом отказался: «Ни в коем случае, об этом не может быть и речи. Я даже встать не могу!»
А мне казалось, что, может быть, ему лучше двигаться, что лежать вредно. Я не знала, как быть…
Обедал плохо. Тогда я предложила сварить ему шоколад. Обрадовался и с удовольствием выпил целую чашку, сказал: «Шоколад меня подкрепил!» Со мной был очень хорош, чувствовалось — он доверяет мне, доволен моей заботой. И Валя сказал: «Отец даже похвастался — сказал: „А мать обо мне хорошо заботится!“»
На третий день ему стало хуже. Стал жаловаться на сильные боли в груди, животе: «Давит…»
Начал говорить односложно, путать слова.
Я испугалась — не спазм ли у него сосудов снова? Поняла — необходимо вызвать врача… Дочь старухи Вержбицкой предложила сходить за Гиляновым — старым другом Вержбицкой, которого она всегда звала, когда чувствовала себя плохо, и который жил на даче в Сестрорецке.
Около шести часов Гилянов явился. Но как сказать о нем Михаилу? Ведь он не допускает к себе врачей!
Пошла на хитрость, сказала, что Максимович [20] встретил Гилянова на вокзале и, зная, что тот живет в Сестрорецке, будто бы попросил навестить Михаила и сообщить ему о состоянии его здоровья.
20
Максимович — врач, пользовавшийся доверием М. М. Зощенко.
Не знаю, поверил ли этому Михаил, или ему было уже все равно, или, наоборот, он понял, что дело плохо, что без врачей не обойтись, что необходимо прибегнуть к их помощи, что от них надо ждать спасения…
Во всяком случае, Гилянова он принял. При упоминании о Максимовиче — оживился: «А Анатолий Семенович… да… да… — Потом прибавил: — Он говорит: „Не порошки, а пирожки“. — А я мало ем».
Когда Гилянов приступил к осмотру, он слегка запротестовал, но затем подчинился и покорно дал себя детально выслушать и выстукать.