Зов ангела
Шрифт:
— Есть только один Лемперер. И этот Лемперер — я.
Не говоря ни слова, Элис подошла к двери, вытащила нож, и ровно в тот момент прозвонил таймер, возвестив о том, что мои пирожные готовы.
Я налил немного воды под пергамент, и испарения позволили бисквитам легко отделиться.
— Хитро, — оценила Элис.
Она великодушно помогла мне смазать ганашем половину долек, а потом мы слепили их, чтобы получились пирожные.
— В идеале, они должны сутки простоять в холодильнике, но мы ускорим процесс, поместив их на час в морозилку.
Пока пирожные охлаждались, Элис поставила на стол две тарелки с пастой, и мы с большим удовольствием принялись за еду. Элис рассказала мне кучу всевозможных историй. Например, что Моцарт в четырнадцатилетнем возрасте запомнил, а затем записал тайное хоровое произведение «Мизерере» Аллегри, лишь только раз прослушав его. Что «Адажио» Альбинони написал вовсе не Альбинони что к концу своей жизни Пикассо ставил автографы прямо на коже своих почитателей, чтобы те потом их не продали. Что в песне «Эй, Джуд» «Битлз» барабаны играют только в третьем куплете, потому что во время записи Ринго Стару приспичило в туалет!
Я заметил, что когда Элис чувствовала себя спокойно и уверенно, менялась даже сама ее манера говорить. Тон становился более раскованным, слова выходили свободно и лились рекой. В этом она мне напомнила братьев Галлахер, [32] и я готов был биться об заклад, что эта девушка жила когда-то на севере Англии.
Хоть она и обладала изрядным запасом энциклопедических знаний, занудой назвать ее было нельзя. Она была скорее любознательной. Ей просто нравилось делиться полученной информацией с окружающими. Она принадлежала к числу именно тех пытливых, жизнерадостных детей, о каких мечтают все родители без исключения…
32
Певец и гитарист рок-группы «Оазис». Оба родом из Манчестера. — Примеч. авт.
19***
Мы все дальше продвигались на юг.
За два часа я проехал двести семьдесят километров, а Элис съела тридцать пирожных.
— У меня болит живот, — пожаловалась она.
— Я тебя предупреждал.
Мы остановились на заправке перед въездом в Экс-ан-Прованс. Я заплатил за бензин, пока Элис ходила в туалет. Она вернулась спустя несколько минут, бледная, с бумажными салфетками в руках.
— Хочешь чаю?
— Нет, я подожду вас в машине.
Лазурный берег
7.00
День поднимался на горизонте, окрашивая небо розовыми полосами. На полпути между Канном и Ниццей мыс Кап-д'Антиб словно растворялся в скалах и прибрежных соснах.
— Нужно, чтобы ты показала мне дорогу, — сказал я, когда мы поехали вдоль Средиземного моря.
Мы миновали легендарный отель «Эден рок», и Элис показала мне дорогу вплоть до последнего дома, расположенного в тупичке Сан-Суси. Именно там, в окружении роскошных отелей и особняков миллиардеров, в престижном райском уголке и жили ее родители.
Ворота летнего домика, куда семья Элис приехала на каникулы, были открыты. Двухсотметровая, усыпанная гравием дорожка пересекала сосновую рощу и выходила прямиком к большому зданию 30-х годов с видом на море. На ступеньках нас уже ждала стройная изящная женщина. Элис открыла дверцу машины, и они обнялись.
— Миссис Ковальски, — представилась мать Элис, протягивая мне руку.
Вероятно, она родила дочь, будучи еще совсем молодой, поскольку я не дал бы ей больше тридцати пяти лет. Светлые волосы были уложены в замысловатый пучок, у нее был пронзительный ясный взгляд и невероятно утонченные, приятные черты лица, которое не портил даже шрам, проходящий от брови через щеку, прямо к уголку рта. Она поблагодарила меня за помощь и предложила выпить кофе, но я объяснил, что меня уже ждут.
Когда я сел в машину, ко мне вдруг подошла Элис и забрала оставшиеся десять пирожных.
— Это мне на полдник, — сказала она и незаметно подмигнула, после чего направилась в дом, к матери. Она уже прошла несколько метров, но внезапно обернулась и произнесла тихо и серьезно: — Берегите себя.
Я вернулся тем же путем, припарковался у самого пляжа, взял из бардачка револьвер, закрыл машину и дальше пошел пешком. В голове моей роились воспоминания.
Несмотря на то что родился я в Оше, именно здесь я пережил лучшие моменты своей жизни. Когда мне было четырнадцать, отец отправил меня в интернат в Софии-Антиполисе неподалеку отсюда. В пятнадцать на стене замка Гримальди я поцеловал Жюстину, мою первую любовь. А еще спустя несколько лет я заведовал французским рестораном «Ля Бастид» в Сен-Поль-де-Вансе, потом в «Отель дю Кап» в Антибе.
Кажется, я даже задрожал от этих воспоминаний, поднимавшихся словно из глубины души.
Загадочная судьба распорядилась так, что меня, разоренного бродягу, вновь занесло туда, где впервые меня настиг успех…
Узкая прогулочная дорожка вилась вдоль скал. Я перепрыгивал с камня на камень, стараясь быть ближе к крутому берегу моря, откуда открывался потрясающий вид на городскую стену, заснеженные вершины Альп и Леринские острова.
Я остановился, глядя на оранжевый солнечный диск, восходящий над горизонтом. Воздух был чистым, а зрелище — настолько захватывающим, что от тоски и чувства одиночества у меня буквально начало сводить живот.
Прекрасный день, чтобы умереть.
Я вытащил из кармана револьвер. В памяти тут же всплыли слова Кристофа Сальвейра: «„смит и вессон“, модель шестьдесят, тридцать восьмого калибра».
У каждого есть свое мнение относительно самоубийства. Поступок, достойный труса или храбреца? А может, ни того, ни другого? Просто отчаянное решение, которое принимаешь, находясь в беспросветном тупике. Последнее средство, чтобы уйти и таким образом избавиться от невыносимой жизни.
Я всегда смотрел трудностям прямо в лицо, всегда пытался им противостоять. Я всегда боролся, испытывал судьбу и удачу, но сегодня все было по-другому. Я столкнулся, с грозным противником, а именно — с самим собой. Решительный враг. Самый опасный.
В моем поступке не было никакого разумного зерна. Я не вынашивал план месяцами, как это обычно бывает, просто решил, что вот оно, избавление от этого ужасающего одиночества, которое будто пожирало меня изнутри и из-за которого я медленно, но верно ухожу в небытие.
Я подумал о дружбе, но у меня никогда не было друзей. Я подумал о семье, но свою семью я уже потерял. Я подумал о любви, но она исчезла из моей жизни.
Вдруг передо мной возник образ моего сына, и я ухватился за него, как за спасительную соломинку. Однако иногда, когда борешься со смертью, не помогают даже мысли о детях.