Зов одинокой звезды
Шрифт:
А Стоун? Как он примет то, что она навсегда исчезла из его жизни? Внезапно девушка поняла, почему проявила неуместную слабость и позволила увезти себя. Она так до конца и не верила, что нужна мужу. Он часто повторял, что ее место в лоне цивилизации, а значит, в Сент-Луисе, что там бы она и оставалась, если бы проявила благоразумие. Или он говорил не совсем это? Не важно, он несколько раз пытался отправить ее в Сент-Луис, так что, возможно, в этот момент исполнялось самое заветное его желание.
Одно было ясно: нового побега дедушка не допустит. Он не станет спускать с нес глаз и, если потребуется,
С новым вздохом девушка откинулась на неудобную спинку сиденья, скользнула равнодушным взглядом по попутчикам и уставилась повыше их голов, на пустую стену, чувствуя, как растет и крепнет в ней обреченность. Стоун оставался в Техасе и в своей потере скоро должен был утешиться, обретя вожделенный «Даймонд». Конечно, за время их короткого брака он постепенно проникся к ней нежными чувствами, но вряд ли те были настолько глубоки и так важны для него, что ради них стоило осадить неприступную крепость — дедушкин особняк — и требовать назад свою жену.
Все кончено, думала Тэра, пытаясь обрести твердость. В Техас ей теперь дорога закрыта, дедушка не оставит ее в покое, пока она не подчинится всем его требованиям. Как никогда, девушка понимала в этот момент, почему отец в один прекрасный день сбежал из Сент-Луиса, бросив жену, которую до сих пор любил. Если он проиграл битву против коалиции Райан — Либби, то куда ей, Тэре, бороться против таких союзников, как Райан и Джозеф? Чтобы как-то смириться и жить, необходимо покончить с прошлым, забыть Стоуна, словно его и не было, сколько бы лет для этого ни потребовалось. Сколько же? Ей до стольких и не сосчитать. Но если вообще не думать, попросту не думать, как Либби, то все, может, и получится.
Солнце уже клонилось к закату, но еще заглядывало в каньон, когда Стоун придержал усталого Дьябло возле скалы, венчающей Пало-Дуро, и устремил взгляд вниз, на травянистое дно, сверху казавшееся изумрудно-зеленым бархатом.
Когда-то он явился сюда озлобленным, способным думать только о мести, готовым любой ценой выполнить клятву, данную у смертного одра Кармель, словно это завоевало бы материнскую любовь, на которую та была не способна при жизни. Только в последнее время Стоун понял, почему она никогда не ласкала его и не хвалила, хотя он из кожи вон лез, чтобы ее порадовать. Для Кармель он был болезненным напоминанием о насилии, отчасти живым портретом человека, который принес ей столько боли, пусть даже сходства между ним и Мерриком было мало. Естественное чувство — материнская любовь — не выдержало столкновения с многолетней ненавистью.
Всю неделю, проведенную вдали от Пало-Дуро, Стоун пытался освоиться с тягостной правдой о своем происхождении, и в конце концов ему это удалось, но замысел матери до сих пор казался ему дьявольским. Кармель намеревалась сделать свою месть двойной. Ничего не сообщая ему самому, Берн, без сомнения, должен был вскоре после разоблачения открыть тайну Меррику, чтобы тот жил с сознанием, что его родной сын уничтожил дело его жизни. Хозяину ранчо предстояло томиться не только в тюрьме, но и в своем личном аду, как много лет томилась сама Кармель…
Стоун встряхнулся и направил Дьябло на дорогу, ведущую на плодородное дно каньона. За время отлучки он пересмотрел так много бумаг, провел столько допросов и покрыл столько расстояний, что и он сам, и жеребец едва дышали от усталости. Как ни был вынослив Дьябло, он то и дело спотыкался и трусил вперед рысцой. Даже после всей проделанной работы кое-что было отложено на более позднее время, потому что самым важным было успокоить Джулию, вернуть ей утраченную уверенность в себе и чувство собственного достоинства. На этот счет Стоуну пришлось немало поразмыслить. Как ни привязался он к бархатным лугам Пало-Дуро, как ни проникся любовью к его красочным стенам, для Джулии это был единственный дом, который она знала. Невозможно было отнять его у нее. Девушка и без того потеряла слишком многое, и отослать ее куда бы то ни было у него никогда бы не хватило решимости.
Когда Стоун наконец спешился перед особняком, дверь распахнулась, и Джулия появилась на пороге. Она очень изменилась. От прежней полудетской живости, так красившей ее, не сталось и следа, в улыбке было что-то виноватое. Девушка пробормотала приветствие и отступила, пропуская Стоуна в дом. Он остановился посредине холла и огляделся, надеясь услышать стук каблучков и увидеть Тэру, в нетерпении бегущую к нему. Ко вокруг было тихо, двери в кабинет и гостиную стояли распахнутыми.
— Ты что же, совсем одна здесь? — не без удивления осведомился Стоун, проходя в кабинет Меррика и рассеянно перебирая на полках папки с бумагами о финансовых делах ранчо.
— Сегодня первый день, — тихо откликнулась Джулия. Подойдя к столу, она сдвинула на середину стопку самых важных бумаг, которые были уже отобраны, и присела на краешек стула.
— Мистер Уинслоу все это время оставался в «Даймонде» и уехал только сегодня утром. Мы вместе разбирали папины бумаги… — Девушка оборвала себя и потупилась, комкая платье и избегая внимательного взгляда Стоуна. — Нужно было столько всего сделать. Тэре даже пришлось одной ехать в Кларендон к нотариусу и заверять акты о передаче, в которые я включила и твое имя. — Несколько секунд ресницы ее трепетали, она не решалась поднять взгляд, а когда все-таки подняла, он был печальным и покорным. — Когда все долги будут выплачены, мало что останется, Стоун… если вообще что-нибудь.
— Не волнуйся, останется, — заверил тот спокойно. — За эти дни мне удалось найти покупателя на дедушкино ранчо, что в Пало-Тинто, и деньги за него пойдут на уплату долга. Только ты напрасно внесла мое имя в акты передачи. Дом и земля принадлежат тебе. Все, что я прошу, это оставить за мной сорок акров земли, которые Меррик мне продал. Этого мне вполне хватит на жизнь.
Слезы, которые в последние дни редко высыхали на щеках Джулии, снова наполнили ее глаза. Она не заслужила подобного великодушия после несчастий, которые ее отец принес Стоуну! Все эти годы она жила в роскоши, принимая ее как данность, а брат…