Зов сердца
Шрифт:
— Я не подбиралась… — начала она, отталкивая его руку.
— Ох, спи, ради Бога, — проворчал он, прижимая ее к себе так, что не вырвешься. — Об этом мы можем поспорить утром.
О чем он говорил — о ее холодных ногах, своих объятиях или об их положении? Узнать было неоткуда, и спрашивать в настоящий момент казалось неблагоразумным.
— Я не отсылал твое письмо вчера вечером, а отнес его на лодку сам.
Рене заговорил, когда они завтракали. Сирен прихлебывала шоколад, отщипывала кусочки от булочки и размышляла о том, удалось ли Пьеру и Жану — а особенно
— Ты видел Бретонов, говорил с ними?
Он кивнул в знак согласия.
— Они все невредимы, но сходили с ума от беспокойства за тебя.
Представить это было нетрудно.
— Что ты им сказал?
Что ты со мной в безопасности, но чуть было не попалась, и что тебе нужна моя защита. Что было бы лучше, если бы они потихоньку отправились торговать с чокто и не спешили назад. Что они могут рассчитывать на меня — я позабочусь о тебе до их возвращения.
— И они уехали?
— Да.
— Вот так просто взяли и уехали?
— Время пришло, и товар у них имелся — будет доход.
Она не могла поверить, что ее оставили. Как будто Бретоны бросили ее. У нее защемило в груди, глаза защипало от подступивших горьких слез.
— Кроме того, — прибавил Рене, — они сочли, что так будет лучше для тебя.
Она сглотнула застрявший в горле ком.
— Лучше? Это будет выглядеть так, словно они убегают; словно они виновны!
— Есть люди, которые присягнут, что Бретоны уехали уже давно. А ты, видимо, решила остаться со мной, и я готов объяснить любому, кто поинтересуется, что ты жила здесь в уединении с тех пор, как они уехали.
— И этого будет достаточно? — Она позволила себе открыто выразить сомнение.
— Мои слова никогда прежде не подвергались сомнению.
В его голосе появились стальные нотки, как будто в его руке появилась шпага, если кому-нибудь вздумалось не согласиться с его объяснением. Впервые его покровительство начало принимать серьезный характер. Это утешало и в то же время беспокоило. То, что обеспечивало ее безопасность, могло опять сделать ее пленницей.
Она отвернулась от него, чувствуя внутреннее возбуждение. Он был необыкновенно привлекателен этим утром за столом в свободной позе, без камзола. Рукава его рубашки были заложены пышными складками у плеча. Он еще не надевал галстук, и распахнутый ворот открывал сильную стройную шею и курчавые волосы в верхней части груди.
Трудно было поверить, что она провела ночь в его объятиях. Когда утром она проснулась, только теплая вмятина на кровати показывала, что он спал здесь, и это не приснилось ей. Он побрился и оделся в гардеробной. Выйдя оттуда, он бросил ей свой халат и ждал в столовой, пока она выйдет завтракать с ним. Такое проявление такта было неожиданным и обезоруживающим.
Сирен дорого дала бы за то, чтобы избежать интимности этой полуденной трапезы. Однако съежиться в постели, дожидаясь, пока он уйдет, показалось ей малодушным, и она поплелась завтракать, завернувшись
Она-то собиралась сопротивляться ему, не позволять дотрагиваться до себя. Куда же подевалась ее решимость? Неужели она столь доверчива, неужели ее так легко смягчить или запугать, что стоило ему только произнести, будто он не хотел причинить ей вреда, и она ему поверила? Или дело в том, что она слишком неравнодушна к нему, к его прикосновению, чтобы сопротивляться?
Рене лениво вертел в руках чашку с шоколадом, исподтишка наблюдая за женщиной, сидевшей рядом. Какой очаровательный румянец вспыхивал у нее на скулах и разливался по лицу — это был не только отсвет от алого бархата его халата. Она была совершенно восхитительна в своей естественности, когда сидела, закутавшись в одежду, которая была ей велика, с подвернутыми рукавами, открывавшими запястья с синими прожилками вен, с прекрасными вьющимися прядями волос, прилипшими к густому ворсу ткани. Ему хотелось дотянуться до нее, усадить ее к себе на колени, раздвинуть полы халата и исследовать теплые выпуклости и углубления под ними. Он подавил этот порыв. У него было ощущение, что, если бы он придвинулся к ней хотя бы на миллиметр, она могла бы вскочить и наброситься на него.
Его взгляд снова задержался на халате. Внезапно он сказал:
— Тебе потребуется новая одежда. Днем я пришлю к тебе портниху.
— Ты ничего подобного не сделаешь! — Ее взгляд был вызывающим. Вот то, что она может отвергнуть, чтобы смыть свою ночную слабость.
— Нужно будет посещать приемы в губернаторском доме.
— В качестве твоей любовницы? Нет уж, благодарю.
— Ты вовсе не будешь единственной женщиной, которая не является женой. Там много…
— Офицерских подружек. Я не собираюсь входить в их число.
Он вздернул бровь.
— Если ты предпочитаешь сидеть здесь затворницей, словно какая-нибудь наложница в серале, выбор, разумеется, за тобой. Однако наступает сезон развлечений перед Великим постом. Будет несколько костюмированных балов.
— Парижская причуда, введенная мадам Водрей. Какой нам здесь прок от таких представлений? Это глупо.
— А какой вообще прок от музыки и танцев, кроме того, что они смягчают наши невзгоды. Ты должна признать, что маскарады — великолепная забава.
— Не знаю, — честно призналась она, — я никогда на них не бывала.
— Положение, которое легко исправить. Ты пойдешь вместе со мной. Я велю портнихе сшить тебе костюм.
Она посмотрела на него с вызовом.
— Я думаю, не стоит. Я не приму эту твою портниху, поэтому ты можешь не беспокоиться и не присылать ее.
— Ясно. Тогда мне, может быть, лучше самому обратиться к портному?
— Что?
— Если ты не хочешь шить одежду себе, тогда придется шить ее мне, раз ты собираешься пользоваться моим гардеробом.