Зов сердца
Шрифт:
Сирен опустила глаза на его халат, который он изучал с таким задумчивым видом.
— Ты же сам дал мне носить его! Но, разумеется, я схожу за своей одеждой. — Хотя Бретоны уехали, лодка все равно покачивалась на канатах на своем месте — убежище в случае необходимости; мысль об этом успокаивала.
— Сходишь в том, во что ты сейчас одета? Я уверен, что подружки офицеров будут приятно удивлены, не говоря уж о самих офицерах.
— Конечно, не в этом! В моей собственной одежде, которая была на мне вчера
Он удивленно приподнял брови.
— Она тебе нужна? Но она была такая рваная и грязная. Я сказал Марте, что она может от нее избавиться.
— Ты — что? — Восклицание вырвалось невольно. Она не усомнилась в его словах ни на секунду.
У него в глазах появилось извиняющееся выражение, настолько фальшивое, что ее передернуло.
— Откуда же мне было знать, что она тебе так дорога?
— Ты это сделал нарочно, — бросила она ему, прищурившись.
— Как ты можешь так говорить?
— Запросто, хотя это неважно. За моими вещами может сходить Марта.
Он с сожалением покачал головой.
— Боюсь, я не могу этого позволить.
— Скорее, не хочешь.
— Точно, — сказал он, открыто глядя на нее с улыбкой.
Сирен оставила свои оскорбления, поскольку оказалось, что они производили на него мало впечатления и уменьшали шансы изменить ее положение. Шли секунды, она пристально смотрела на него и наконец произнесла:
— Зачем ты хочешь унизить меня?
Темная волна краски залила его бронзовую кожу. Он коротко ответил:
— У меня нет такого намерения. Разве так дурно желать видеть тебя в одежде, которая лучше всего подходит к твоему лицу и фигуре, желать, чтобы ты была рядом, видеть, как ты наслаждаешься развлечениями?
— Я в них не нуждаюсь.
— А я — да.
— Я не пойду.
— А я полагаю, что пойдешь.
Поскольку ни один из них не мог или не хотел уступить, спор неминуемо должен был разрешиться в пользу того, кто обладал властью.
Рене поднялся из-за стола.
— Я не стану присылать портниху, — холодно произнес он, — я приведу ее сам. Ты позволишь снять необходимые мерки, или я и этим займусь сам.
— Ты увидишь, что это не так просто, — процедила она сквозь зубы.
— Может быть, но наверняка очень приятно.
В его словах промелькнул возвращающийся юмор — свидетельство его самоуверенности, что вывело ее из себя.
— Если даже тебе это удастся, я никогда не буду носить эти платья.
— Ты будешь их носить, или я стану не только твоей портнихой, но и горничной.
— Ты можешь заставить меня остаться здесь, даже заставить носить то, что хочется тебе, но меня никогда не удастся выставить напоказ как твою содержанку!
Бросать ему вызов в открытую было неблагоразумно. Она знала это, но не могла остановиться. Когда-нибудь это должно было случиться, но не сейчас, не так скоро.
Он наклонился
— Ты действительно моя содержанка. Пока я не сочту нужным отпустить тебя, ты будешь удостаивать своим присутствием мой стол, согревать мою постель и быть таким же украшением моей персоны в обществе, как мой кружевной платок или бутоньерка в петлице. Выбора нет. И не будет. Чем быстрее ты смиришься с этим, тем лучше для тебя.
Он отстранился от нее и направился к двери. Она остановила его, холодно и твердо задав вопрос:
— Почему я должна оставаться и наслаждаться тем роскошным положением, которое ты мне отводишь? Ты отослал Бретонов, устроил так, что они очищены от всяких обвинений. К какой же угрозе ты прибегнешь теперь?
Он медленно обернулся к ней лицом.
— Я мог бы сказать — ни к какой угрозе, только к требованиям чести, заключенной сделки, но сомневаюсь, чтобы тебе это представлялось в таком виде. Поэтому мне остается объяснить губернатору, что ты меня сознательно обманула, на время ввела в заблуждение; что я был ослеплен твоей красотой, одурачен и околдован твоими прелестями. Как ты думаешь, — мягко добавил он, — он мне поверит?
Конечно, губернатор поверил бы ему. Сирен с отчаянием разглядела на лице Рене выражение мрачного раскаяния и сожаления и поняла, что побеждена. Однако всегда существуют условия капитуляции, и это будут ее условия. Ее собственные.
Капитуляция. Ей не нравилось это слово. По ее телу пробежала дрожь, вызванная вовсе не прохладой. Она плотнее запахнулась в тяжелый бархат халата.
Рене заметил этот жест — тщетную попытку защититься — и был тронут до глубины души. В тысячный раз он пожелал, чтобы все было по-другому. Он знал, что и это бесполезно, но поделать ничего было нельзя.
Внезапно он решительно подошел к ней. Он приподнял ее голову за подбородок, наклонился и прижался губами к ее рту. Ее губы были гладкими и прохладными, свежими и невероятно сладостными. Это было все, что он мог сделать, чтобы не увеличивать напряжение, чтобы не подхватить ее на руки и не отнести в постель. Еще не сейчас. Не сейчас.
Ощущая, как в груди возникает слишком знакомая боль и проникает в чресла, он отпустил ее, выпрямился и ушел.
Сирен следила, как он уходил, смотрела на его широкие плечи, которые образовывали основание треугольника с линией, шедшей к бедрам, на его длинные ноги, мускулистые и стройные. Пассивное сопротивление лучше, чем никакое, твердила она себе: она не ответила на его поцелуй. Усилие, которое ей пришлось сделать, чтобы добиться этой маленькой победы, испугало ее. Она должна собраться с силами, приготовиться к схваткам с ним или действительно кончит тем, что будет согревать его постель.