Зов сердца
Шрифт:
Она должна что-то сделать. Должна. Вцепиться своему похитителю в волосы, выцарапать ему глаза, хоть что-нибудь. Что ее направляло? Рассудок или инстинкт? Она не знала. Возникла идея, и она осуществила ее. Она внезапно вся обмякла, позволив коленям подогнуться. У нее лязгнули зубы, когда она ударилась подбородком об руку мужчины, но нападавший потерял равновесие. Он выпустил ее, вытянув руку, чтобы удержаться самому на ногах. Она упала вперед, вдавившись коленями в мягкую грязь, уперлась руками, и они погрузились в нее до запястий.
Мужчина изрыгнул непристойное ругательство и замахнулся. Удар пришелся Сирен сбоку
Неожиданность была настолько велика, что она заколебалась, скорчившись и широко раскрыв глаза.
В эту минуту нападавшие на Рене дрогнули и побежали под его натиском. Один вопил, раненный в руку, другой согнулся, держась за кровоточащее отверстие в груди, и шатаясь бросился прочь. Рене кинулся к Сирен, разбрызгивая дождевую завесу. Человек в маске поднял голову, увидел, как Рене бросился вперед, как влажно и багрово блеснул при мерцающем свете фонаря клинок его шпаги.
Человек в маске сунул руку в карман пальто и вынул пистолет. Сирен вскрикнула и метнулась к нему. Он увернулся и снова прицелился. Щелкнул курок. Сверкнула голубая вспышка, раздалось шипение и треск.
В тумане пистолет отсырел и дал осечку. Мужчина что-то проворчал, потом со злобой швырнул в Рене пистолет и пустился бежать.
Рене заметил пистолет за мгновение перед тем, как его швырнули. Он вытянул руку и попытался увернуться от удара, но его башмаки завязли, мешая двигаться. Он оступился и пошатнулся, ища равновесия. Оружие с глухим стуком сильно ударило его по виску. Ошеломляющая боль разорвалась позади глаз. Он упал в грязь на одно колено. По лицу потекла горячая влажная кровь. Он слышал топот убегающих шагов, когда человек в маске пустился наутек, но не мог пошевелиться.
Сирен с трудом встала на ноги и шатаясь двинулась вперед, потом снова опустилась на колени возле Рене. У нее были такие грязные руки, что она не могла прикоснуться к нему, но, свернув в комок кусок его плаща прижала к ране.
— Все в порядке, — сказал он. — Это пустяки.
Он задыхался, но его голос был бодрым и немного суровым. Она поверила ему, несмотря на то, что по его лицу текла кровь.
— Тогда пойдем домой.
Они встали, выдираясь из липкой грязи, и повернули к дому. Перед ними, прямо на границе света, который отбрасывал фонарь, что-то зашевелилось. Это мальчишка пытался вернуть свой фонарь. Рене узнал его. Он шагнул вперед и властно крикнул:
— Эй ты, парень, постой! Иди сюда.
Мальчишка попятился, глаза на его узком лице расширились.
— Я не знал, месье! Клянусь, я ничего не знал!
Рене снова закричал на него, но Сирен стиснула его руку. Она заговорила тихим, спокойным голосом:
— О чем ты не знал? Скажи нам.
— Я просто должен был освещать дорогу, вот и все! Вот и все.
— Мы знаем, мы заплатили тебе. О чем ты говоришь?
— И другой человек тоже. Тот, что с пистолетом. Он указал мне на вас. Сказал, что я должен освещать дорогу, согласившись на умеренную плату или даже бесплатно. Я не знал, что он собирался сделать. Я не знал!
— А того человека ты знал? — спросила Сирен. Уличные мальчишки часто знают много необычного.
— Нет, мадемуазель. Было темно, а он был в маске.
Рене достал кошелек и, щурясь от
— Мы тебе верим! Забирай свой фонарь и уходи.
Мальчик не колебался. Он подхватил орошенную монету и фонарь почти одновременно, а потом пустился улепетывать, словно за ним гнались черти. Сирен хотелось бы сделать то же самое. От этого ее удерживали только гордость, чувство собственного достоинства и упрямое нежелание, чтобы человек в маске заставил ее спасаться бегством. Все это и рука Рене у нее под рукой увеличивали ее мужество, придавали ей сил.
Они не сознавали, насколько они покрыты синяками, вымазаны в крови и грязи, пока Марта не открыла им дверь и они не увидели ужас на ее темно-коричневом лице. С причитаниями и вопросами она торопливо впустила их в дом и осторожно сняла с них плащи, перемазанные в грязи. Она усадила их возле огня, стянула с них обувь, потом поспешила на кухню согреть воду для ванны, приготовила горячий ромовый пунш и настояла, чтобы они выпили.
То ли на Сирен подействовал крепкий ром, то ли ее согрела горячая жидкость, но дрожь внутри начала стихать. Рана у Рене на виске перестала кровоточить, но ее нужно было обработать. Марта принесла бинты и миску с горячей водой. Сирен наблюдала, как она бестолково возилась с ними, потом встала и подошла к ней.
— Позволь мне, — сказала она и забрала у нее мокрый тампон, который та безуспешно пыталась приложить к ране. — Я думаю, мы напугали тебя; почему ты тоже не выпьешь пунша?
— Мадемуазель — дама с понятием, — сказала служанка, уступая ей место с явным облегчением.
— Совершенно незачем вам обеим нянчиться со мной, — заявил Рене, вставая и пытаясь отобрать у Сирен мокрую ткань. — Я могу справиться сам.
Сирен отмахнулась от него.
— У тебя снова пойдет кровь. Ложись на кушетку и не шевелись.
От ее ворчливого тона в глазах Рене вспыхнуло тайное удовлетворение. Он обнаружил, что при виде ран женщины превращаются в придирчивых начальников. Он годами заботился о себе сам, перевязывая на скорую руку гораздо более серьезные порезы и царапины. Однако в том, что с ним обращались, как с больным, не было ничего неприятного; он мог бы даже получить от этого удовольствие. Рене сделал, как просила Сирен, сложив на груди руки с видом полной покорности.
Сирен смотрела на него с подозрением, но его взгляд был ясным и терпеливым, хотя в уголках рта притаилась слабая улыбка. На мгновение у нее снова задрожали пальцы, и она почувствовала себя ужасно, невыносимо неловкой и неуклюжей. Она с трудом отвела от него глаза и изо всех сил сосредоточилась на том, что делала, и мало-помалу к ней вернулось самообладание и проворность движений.
Кровотечение было обильным, как при любых ранениях в голову, и хотя рана была глубокой, она оказалась не особенно серьезной. Сирен промыла кожу вокруг нее смыла засохшую на волосах кровь. Не имея лекарств, которыми ее мать когда-то лечила ее царапины и порезы, она перевязала ему голову бинтом из старой простыни и понадеялась на лучшее.
Она обнаружила, что враждебное чувство, которое она в эту ночь испытывала к Рене, прошло, вытесненное как перенесенной вместе опасностью, так и тем, что оба они были грязны по уши. Вместо него возникла какая-то усталая тревога и теснота в груди.