Зовем вас к надежде
Шрифт:
Не стоит горячиться, подумал Линдхаут. Бюрократия, чванство. Но где же на самом деле находятся отсутствующие отчеты? Он же направил их в «Сану»! Не по почте — с Колланжем! Нью-Йорк дал ему понять, что следует обратиться к президенту Гублеру в центральном офисе «Саны» в Базеле.
Линдхаут позвонил в Базель. На все это уходило время. Гублер заявил, что действительно получил отчеты из «Саны» в Нью-Йорке.
— Они лежат здесь в сейфе, здесь они и останутся. Этому мистеру… как его зовут?
— Ласт!
— Этому мистеру Ласту они не нужны! Конечно, они его интересуют! Вообще-то фармацевтические фирмы предоставляют в Управление по контролю за продуктами
— Итак, я мог бы и не лететь сюда, — сказал он. — В данном случае я могу понять стремление делать из всего тайну, но я ведь тоже только выполняю свой долг! Мы государственное ведомство. Неужели господин Гублер боится, что мы выдадим способ изготовления его средства против зависимости каким-нибудь американским фармацевтическим концернам? Это граничит с оскорблением! Во всяком случае, это абсурдно!
Линдхаут встал:
— Мистер Ласт, я должен вас поправить!
— В каком смысле?
— Вы только что сказали — «средство против зависимости». Это свидетельствует не только о досадном недоразумении, но и об абсолютном незнании материи, о которой идет речь!
— Послушайте… — начал было Ласт, но Линдхаут не дал себя перебить. — Мы передали вам на проверку действующий в течение семи недель антагонист морфия и героина, а не средство против зависимости!
— Но если ваш препарат семь недель…
— Пожалуйста, дайте мне договорить, мистер Ласт! — Линдхаут был разъярен. — Антагонист — даже если бы он действовал двадцать недель — не решает проблему зависимости! Решение, помощь, спасение наш препарат приносит только таким наркозависимым, которые готовы им лечиться! Добровольно! По существующим законам врачам запрещается насильственно делать инъекции или вообще лечить людей каким-либо средством против их воли. Устранить проблему не может ни один антагонист, каким бы идеальным он ни был. Технически, однако, он представляет собой огромную возможность обуздать зависимость…
— Да какой же наркоман по доброй воле прекратит вводить себе наркотик и согласится на ваш антагонист? — спросил Ласт, удивленно подняв брови.
— Ну вот, — сказал Колланж, — теперь вы рассматриваете это дело, исходя из другой крайности, то есть опять неверно! Собственно, каждый зависимый в какой-то момент готов к воздержанию!
— Да? А мотивы? — спросил Ласт.
— Например, из-за трудностей со снабжением. Или из-за обнищания — он больше не может платить за наркотик. Или он совершил преступление, сидит за решеткой и не имеет больше доступа к наркотику. Настоящая борьба с зависимостью заключается в блокировании поставок и в психотерапевтической реабилитации — и здесь наш антагонист имеет огромное значение! Подумайте о колоссальном числе зависимых от героина людей, которые в рамках программы «Поддержка» получали и все еще получают от государства метадон! Всех их можно было бы лечить нашим антагонистом! Это значительно бы упростило ситуацию. Теперь вы поняли?
— Ну конечно, профессор! — Ласт был сбит с толку, он слегка похлопал по своему галстуку. — Поверьте, я восхищен вами! Извините, если я перед этим неправильно выразился… однако…
— Однако?
— …однако мы в Управлении по контролю за продуктами и лекарствами тем более ответственны за ваш препарат! Если при его применении обнаружатся, упаси бог,
Линдхаут стал торопливо вышагивать взад-вперед:
— Вы уже определили клиники, куда отдадите на проверку наше средство?
— Еще нет, профессор. Мы ни в коем случае не должны действовать опрометчиво, это самое худшее, что может быть. Но определенно — это не будут американские клиники…
— Естественно, нет, — сказал Линдхаут и посмотрел на Колланжа, губы которого скривились. Они оба знали, как обычно поступали все производящие лекарственные средства концерны, когда закон требовал проверки новых препаратов. В Соединенных Штатах требования, предъявляемые к клинической проверке лекарств на людях, невероятно строги. Поэтому многочисленные поручения по проверке препаратов давались клиникам в европейских, а также в восточноевропейских странах, где предписания были не так строги. Ведь в этих случаях речь всегда идет о том, чтобы как можно скорее получить разрешение на производство лекарств. Дело касается денег, многих миллионов! И тогда прекращается любая политическая вражда, любая идеология. При таких деньгах нет больше «железного занавеса». Это признают по обе стороны «железного занавеса». Потому что хотя поручения по проверке нового медикамента и даются Управлением по контролю за продуктами и лекарствами, но оплачиваются они фирмами-производителями, и оплачиваются очень хорошо…
Самодовольство мистера Ласта вызвало у Линдхаута ярость.
— Послушайте, — сказал он резко, — мы идем к катастрофе, связанной с потреблением наркотиков! Как Европа, так и Америка! Проверка средства необходима, это я понимаю. Но ее нужно осуществлять как самое приоритетное мероприятие! С максимально возможным ускорением! Вы, конечно, знаете, что в ряде европейских государств — в том числе и у нас в Америке — из-за взрывного распространения наркотиков началась паника, которую можно понять! Вы, например, знаете, что итальянский министр здравоохранения только что потребовал, чтобы зависимым от героина наркотик предоставлялся бесплатно под государственным контролем, потому что Италия просто не справляется с преступлениями, связанными с нелегальной доставкой наркотиков!
— Все это мне известно, — мягко сказал Ласт. — Будьте уверены — все будет сделано как можно быстрее. Но пока АЛ 4031 при клиническом применении на человеке не будет признана действительно неопасной, «Сана» не должна ее производить! Я с особой настойчивостью должен заявить вам это от имени шефа моего ведомства. Я уверен, мы поняли друг друга.
— Абсолютно, — сказал Линдхаут. — Во сколько вылетает ваш самолет в Вашингтон?
— Приблизительно через два часа… А что?
— А то, что я полечу с вами и буду говорить с вашим шефом!
— И что вы ему скажете?
— Что на счету каждый час, и каждый час мы должны использовать!
45
— Алло? Адриан, наконец-то! — Труус глубоко вздохнула. — Я уже опять собиралась звонить тебе в институт! Я так волнуюсь, что ты не даешь о себе знать!
— Мне жаль, Труус, но это не ваш отец, это Колланж… — услышала Труус мужской голос.
В Берлине было 22 часа 50 минут, и уже два дня без перерыва шел дождь. Труус чувствовала себя так мерзко, как будто заболевала гриппом, и настроение было соответствующим.