Зови меня ястребом
Шрифт:
— Обещаю.
Начальник разведки армии вытащил из полевой сумки чистый лист бумаги, наскоро очинил карандаш, поправил горевший фонарь и вывел в правом верхнем углу:
«Начальнику Разведывательного управления 2-го Белорусского фронта генерал-майору Виноградову И.В.
Срочное донесение…»
Донесение убыло с оказией в штаб фронта ранним утром.
Быстрой реакции Литвин не ожидал. Рассказ бывшего генерала царской армии интриговал, завораживал, но практической ценностью не обладал. Василий Авраамович показался серьезным, искренним и порядочным человеком — одно слово: дворянин. Однако тема долгой
В семь утра в дверь тихо постучали. В узкую щель заглянул знакомый подполковник — начальник контрразведки армии. Пришлось извиниться перед гостем и выйти в коридор.
А через минуту Литвин шепотом возмущался:
— Брось, он безоружен! Сам пришел и ему под шестьдесят. Зачем показывать нашу подозрительность?
— На всякий случай, Сережа. Охрана никогда не помешает. И нам с тобой не влетит от начальства.
— Черт с тобой, — подумав, махнул рукой разведчик. В конце-концов, каждый из офицеров штаба имел свои четкие обязанности. — Только сделай это… как-нибудь поделикатнее.
— Не переживай. Устроим.
— Василий Авраамович, — вернулся Литвин с парой котелков наваристой каши, — сейчас мы с вами хорошенько позавтракаем, потом я попрошу коменданта подыскать офицерскую шинель и шапку. На календаре хоть и весна, а по ночам-то морозец — будь здоров!..
— Вы хотите меня арестовать? — не поворачивая головы, отозвался Дьяконов.
— Нет нужды вас арестовывать, да и не за что. Просто… — запнулся Литвин, подыскивая нужные слова, — просто прошу вас немного задержаться. Вы же не хуже меня понимаете: если наше донесение заинтересует разведку фронта, то начальство пожелает встретиться именно с вами — с первоисточником. Согласны?
— Хорошо. Я подожду.
— Вот и славно. А сейчас подсаживайтесь поближе. Берите ложку, хлеб и приступайте. Скоро денщик чаю принесет.
Генерал тщательно вытер «прибор» платком, заглянул в котелок на дымившее ароматом варево, отломил кусочек хлеба. И принялся с удовольствием потреблять простецкую кашу.
— Отвыкли от русской пищи? — по-доброму взирал на него Литвин.
— Отвык. Столько лет прошло, знаете ли. Здесь-то все по-другому.
— Да, это не Россия. Кстати, вы обещали рассказать об аресте.
Дьяконов кивнул. И принялся за неторопливой трапезой досказывать начатую историю:
— Всех офицеров моего полка арестовали в середине января восемнадцатого года. И случилось это у станции Миллерово, где нам пришлось дожидаться участи ровно два месяца. Однако пятнадцатого марта нас вдруг отправили в тюрьму Новочеркасска. А там повезло. Здорово повезло.
— Отпустили?
— Не совсем так — ваши товарищи с нами не церемонились и прощать не собирались. Просто повезло. Мне вообще часто везло в жизни, и в тот день судьба оказалась благосклонной. В бытность моей службы в Казачьем Его Величества полку, был у нас старшим урядником толковый казачок — Смирнов Михаил. Так вот к марту восемнадцатого он стал командующим войсками Донской Советской республики. Он-то нас и освободил по старой дружбе — как-никак бывшие сослуживцы.
— Точно — повезло, — согласился Литвин. И, вдруг понизив голос, предупредил: — Василий Авраамович, я не могу знать, заинтересует ли наше донесение руководство разведки фронта. Но определенно могу предположить, что ваша личность вызовет массу вопросов у сотрудников «СМЕРША».
— Простите, никогда не слышал. Что за служба?
— Военная контрразведка. Пожалуйста, будьте с ними поосторожнее.
Генерал помолчал, гоняя ложкой остатки каши на дне котелка. Потом с тихой безнадеждою в голосе спросил:
— Большевики по-прежнему нетерпимы к тем, кто не разделяет их убеждений?
— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос. Просто прошу: будьте осторожнее.
К обеду связисты наладили телефонную связь со штабом фронта, и первый же звонок озадачил офицеров штаба семидесятой армии. Один из заместителей Рокоссовского приказал обеспечить безопасность посадки транспортного Ли-2 и пары истребителей прикрытия на аэродроме западнее Данцига.
А еще через час по ступенькам короткого самолетного трапа спустилась группа офицеров во главе с начальником Разведывательного управления фронта генерал-майором Виноградовым. Встречавший на аэродроме представительную делегацию Литвин успел заметить среди офицеров и полковника из контрразведки «СМЕРШ». Это насторожило.
Генерал поприветствовал командующего 70-й армии и двух его заместителей. Шагнул к Литвину.
— Здравия желаю, Илья Валентинович, — козырнул тот шефу.
Виноградов сухо пожал руку, одел фуражку.
— Ну, вези, Сергей — показывай своего ночного гостя.
— Какого он возраста?
— С определенной точностью сказать не могу. Думаю, старше меня лет на пять-шесть.
— А вы, простите, с какого года?
— С одна тысяча восемьсот восемьдесят шестого.
— Понятно. Значит Бискапскому около шестидесяти пяти… Раньше с ним доводилось встречаться?
— Безусловно. Дважды до революции, и однажды в девятнадцатом году.
Василий Авраамович сидел против стола, а прибывшее из штаба фронта начальство после знакомства с белым генералом расположилось на стульях у окон. Илья Валентинович Виноградов задавал вопросы, три сотрудника разведки из его управления фиксировали в тетрадях вопросы и ответы. Полковник из «СМЕРША» что-то строчил карандашом в толстом блокноте, раскрытом на коленке. Временный хозяин комнаты Литвин скромно дежурил у дальней стены.
Дьяконов держался с достоинством. Даже облаченная в старенькую гражданскую одежду осанистая фигура выдавала выправку настоящего офицера. На вопросы отвечал четко, хорошо поставленным голосом; при этом старательно избегал личного обращения к представителям большевистской власти.
— Курите, — открыл и подвинул Виноградов коробку хороших папирос. — И расскажите подробнее о ваших встречах, и о самом Бискапском.
Василий Авраамович взял папиросу, чиркнул спичкой, затянулся.
— Познакомились мы зимой тринадцатого года в Москве. Он — молодой полковник, я в чине капитана. Внешностью Василия Викторовича Бискапского Бог не обидел: высок, статен; с открытым, мужественным лицом. Я много слышал о нем нелестного. Он, знаете ли, был заядлый картежник и кутила — вечно весел, беспечен и пьян. А тут вдруг горько опечален, в глазах грусть и усталость. Тем и запомнился мне в тот день.