Зови меня Закатом
Шрифт:
– Что, хороши? Детки небось будут – загляденье!
Закат недоверчиво хмыкнул – ему не верилось, что Светозар в самом деле женится на селянке, оставив орден, но старуха уверенно покивала:
– Будут, будут! Увидишь после Костревища, как он ее замуж позовет.
– А когда это Костревище?
– Сегодня же! – рассмеялась Лужа, – Экий ты ненаблюдательный! Вон, видишь холм? Мальчишки дров натаскали столько, что огонь до небес будет! Как парень сноп сожнет, так и пойдем праздновать.
На холме и правда высилась куча дров, такая огромная, что ее можно было принять за небольшой сарай. Когда только успели принести, сам Закат все дни жатвы ничего кроме поля
Медведь затянул низким басом песню, одновременно похожую на ту, первую, и в то же время совсем иную – не начало, завершение. Бессловесное гудение наполнило одну глотку за другой, вплелись в него высокие, пронизанные сладкой тоской девичьи голоса. Взмахнул серпом Колос, вскинул над головой пучок пшеницы, и в ответ мелодия взвилась, оборвалась, зазвучала вновь – топотом ног, вскриками, воплями, хлопаньем ладоней.
– Беги! – крикнул Гвоздь, переживая за нерасторопного сына, но тот уже и сам зайцем помчался на холм, удирая от девичьей ватаги. Как успел разобраться Закат, первая догнавшая должна была его поцеловать, заполучив взамен пучок колосьев, который потом хранила бы, как оберег, до следующего урожая.
Хмыкнула стоявшая рядом Лужа, крикнула, сложив ладони рупором:
– А ну прекратить поддавки!
Обернулась на бегу Дичка, махнула сорванным с головы венком, покраснел будто маков цвет Светозар. Толпа медленно взбиралась на холм, по которому метался еще не загнанный в угол Колос, подгоняемый боевыми криками девушек. Улыбнулся Медведь, все еще задававший своим басом фон мелодии, привлек к себе жену, которая сначала игриво хлопнула его по рукам, а потом поцеловала, оборвав песню.
– Эх, молодежь… – вздохнула Лужа, глядя не то на убегающего Колоса, не то на Дичку, не то вовсе на целующихся Медведя с Горляной. Откатила себе бревнышко от груды дров, села. Закат устроился рядом, прямо на земле.
– А ты чего расселся? – удивилась старуха. – Ну-ка брысь! Здесь у нас места для немощных старух, а не для холостых мужчин! Вон Колосу лучше помоги, небось многие девчонки променяют его поцелуй на твой.
Закат не ответил, откинувшись на спину и закрыв глаза. Ему было хорошо и без девичьих поцелуев.
Прошелестели рядом чьи-то шаги, губ коснулись чужие губы. Закат подскочил, как ужаленный.
– Что ты словно нецелованный? – удивилась едва успевшая отстраниться Ежевичка. Весело хихикающая Лужа хлопнула по плечу помолодевшую к ночи травницу:
– Вот это правильно! Костревище же, сегодня одному оставаться нельзя, – потянулась, взъерошила волосы Закату, застывшему памятником самому себе. – Не сердись ты, ну. Сам посмотри, что творится-то.
В самом деле, по парам разбились все. Кто-то целовался, кто-то говорил, кто-то сосредоточенно разводил огромный костер – и все равно видно было, что это не шесть человек трудятся, а три пары. В стороне остались только дети, одной ватагой бегающие по холму, и они – вдовая старуха, травница и Закат. Даже Пай смущенно хихикал с какой-то милой рыжулей.
– Повезло, – улыбнулась Ежевичка. – Если б ты с мальчиком не пришел, Осинка бы одна осталась. А теперь точно все, один к одному. Не каждый год так выпадает.
– Повезло, – подтвердила Лужа. Закряхтела, потирая спину. – Сейчас еще через костер прыгать начнут. Урожаев двадцать назад я первой прыгуньей была, помнишь?
Травница присела рядом с постаревшей подругой, припомнила какого-то чурбана – Закат не понял, имя это было или оценка сообразительности. Женщины шушукались, вспоминая дела минувших дней, кто кого догнал в каком году, как глупый ревнивый Щука не дал Рыбке догнать Березника, промаялся целый год, а на следующий, вот точно за день до Костревища, позвал наконец ее замуж.
– Чтобы не пришлось опять сторожить на холме, ага!
Они покатились со смеху, улыбнулся Закат, снова улегшись на траву и глядя в небо. Разгорающийся костер подъедал звезды, оставляя только самые яркие, но и их хватало. Можно было легко проследить Большую корону, Меч и Чашу. Закат попробовал найти созвездие Героя, но то полностью заслонил костер.
Веселый визг заставил его поднять голову. Через костер перескочила первая девушка, следом тот, кто вместе с ней разводил огонь. Празднующие посыпались гурьбой, поджимая ноги, придерживая полы рубах. Горляна плескала водой на прыгающих в первый раз или неуверенных в своих силах. Жмурясь и крепко сжав зубы прыгнул Пай, чуть-чуть не долетел, наступив в угли, но промокшая одежда не успела загореться. Бывшая с ним рыжуля уговаривала попробовать еще раз. Прыгнул Светозар, следом, не подождав и мгновения, Дичка. Она бы свалилась в огонь, если бы он не поймал ее – впрочем, судя по довольной улыбке, девушка на это и рассчитывала. Когда пламя чуть пригасло, из желающих прыгать выстроилась целая очередь, тут же сомкнувшаяся в хоровод, закружившийся вокруг костра. Кольцо все ширилось, пока не захватило и Заката тоже. Он бежал вместе со всеми, подхватывая родившиеся в этом беге песни, перед глазами плясал огонь и чередой мелькали лица прыгающих и кружащихся на той стороне хоровода. В какой-то момент круг вытолкнул его в центр, и Закат сам не понял, как разогнался и прыгнул, взвившись над пытающимися достать его языками пламени. Он вновь раздвоился: одна его часть приземлилась за костром, влилась в хоровод, а другая словно бы взлетела на столбе дыма вверх, в звездное небо, устроилась меж созвездий – не то там, где складывался из мерцающих огней Темный Властелин, не то…
– Мама!
Хоровод замер. Кричала торопливо взбирающаяся по крутому склону Шишка, испуганно оглядываясь на лес. Добежав, уткнулась в живот Горляны. Детская гурьба, без надзору растянувшаяся едва не до опушки, теперь испуганно жалась к родителям, а во тьме между деревьев начали появляться огни.
Разорвался круг, разъединились дружески сомкнутые ладони. Сжались бессильно кулаки, кто-то тыкал пальцем, силясь пересчитать надвигающиеся факелы.
«Обманка», – вдруг понял Закат. Добрался сквозь беспокойную толпу до Медведя, сказал негромко:
– Их не больше двух десятков. Часть факелов не двигается, а остальные по парам. Их несут в обеих руках.
– Нам и два десятка не одолеть, – нахмурился староста. Но все же отмер, велел зычно: – Все в деревню! Не бежать! Отходите спокойно и тихо. Кто не умеет драться, запритесь в домах, остальные соберитесь у забора.
Крепко сжала мужнину руку Горляна, привлекла к себе младших дочек:
– Слышали? Пошли домой.
– Но мам, мы умеем… – попыталась возразить обычно тихая Щепка.
– Надо будет, и я сумею, – оборвала ее женщина, подталкивая в спину. – Но пока не надо, так что идем. Скорей, дети!
Только что праздновавшие люди стекали с холма тихой темной толпой, отступали от пламени костра и надвигающихся факелов. Медведь стоял, щурясь в ночь. Заметив, что Закат не уходит, только фыркнул:
– Не много ли им будет чести, два переговорщика, – но прогонять не стал. Ждали, староста сложив руки на груди, Закат – отчаянно жалея, что нет меча, оголовье которого привычно искала ладонь. Пришлось заменять его выдернутой из костра веткой, не пылающей, но светящейся багровым жаром.