Зовите меня Медведем
Шрифт:
Меня разбудили еще до рассвета, утро было холодное, руки мерзли, и по спине то и дело пробегали мурашки, но я знал, что это обманчивая прохлада. Не успеешь и глазом моргнуть, как воздух снова раскалится и начнет плавить все вокруг. Так и вышло. Пока все дружно умывались, поливая друг друга ледяной водой из канистры, солнце выкатилось из-за горизонта и принялось переворачиваться с боку на бок, опаляя подставленные ему тела. Мы позавтракали бог весть чем – соевым молоком и практически несъедобными вафлями с зеленым чаем и мятой, но мой желудок хотя бы не стал протестовать. Марта предлагала развести небольшой огонь и пожарить тосты, но парни лениво отмахнулись от нее, сказав, что и так потеряли
– Присоединишься к нашей компании?
– Я не представляю, как вы вчетвером умудряетесь путешествовать, а если к вам еще и пятый присоединится… К тому же – я одиночка, вы сами захотите от меня избавиться через пару часов.
Джереми оторвался от поедания резиновой вафли, поправил очки, сползшие ему на нос, и уставился на меня своим пронзающим взглядом.
– Если бы мы захотели от тебя избавиться, оставили бы валяться здесь, и свалили бы, пока ты пускал слюни в обморочном состоянии. Мы не бросаем хороших людей.
Я рассмеялся. Да так сильно, что чуть не обмочил штаны и поперхнулся отвратительной водой с запахом гнилой травы, которую в Китае, почему-то, считают чаем, и пьют литрами.
– Это я-то хороший? Вы действительно придурки. С чего вы это взяли?
– Слушай, придурок – это ты. Но ты не плохой человек, у Джереми восхитительная интуиция, он как собака-ищейка, только нюх у него на тех, в чьей груди бьется свободное и смелое сердце. – Марта выразительно на меня посмотрела и принялась жевать кунжутный пирожок, как ни в чем не бывало.
– Никогда не слышал подобной чуши. А если я скажу, что в этот раз чуйка его подвела? Вы же ничего обо мне не знаете. – Я действительно начал сомневаться в том, что они нормальные и здравомыслящие. На каком основании Джереми, возомнивший себя знатоком людских душ, сделал вывод, что я неплохой человек? В моем прошлом было много дерьма, да и никто не свят. Мне захотелось скорее от них отделаться, пока они не выдумали еще какой-нибудь фигни, и не начали вербовать меня в свою безымянную секту.
– Медведь, мы не знаем ничего, что ты сам хотел бы нам рассказать, но Реми практически никогда не ошибается. – Выступил с защитной речью Клюква. – Тебе нечего терять, так что кончай дурить, и поехали вместе. Чем больше людей, тем проще выжить. Нас легко сломать, когда мы одни, но совместный дух не сломить.
– Никак не возьму в толк. Вы сектанты, или просто больные? Мне не нужны попутчики, я прекрасно справляюсь, и идите-ка вы к черту со своей болтовней.
Я злился не на шутку. Скудный завтрак только разжег аппетит, а все эти разговоры напоминали мне о Коре, которая тоже верила, что может отличать хороших людей от плохих, и что наш мир – сверкающая коробка конфет, где под фантиками не собачье говно, а чуть ли не бриллианты. И где она теперь? Что с ней стало? Как это исправить, или хотя бы облегчить мою боль? Никто не знает. Я не верю в небеса и загробную жизнь, оттуда еще ни один человек не возвращался, так что вряд ли кто-то сможет дать мне ответ на все эти вопросы. После того, как Коры не стало, я не смог оставаться в нашей квартире, продал ее и передал матери на хранение все деньги, поскольку не был уверен в том, что не пропью их или не спущу в казино. А сам старался с каждым днем сбежать все дальше от знакомых мест. Туда, где нет никого и ничего, что напоминало бы о прошлом. С каждым километром я все сильнее отдалялся от прежней жизни, от самого себя. Я становился человеком без прошлого, без привязанностей. В карманах у меня гулял ветер, но так было проще. Люди усугубляли и усложняли все, что способны были усложнить. Я буквально возненавидел их. Кора давно хотела уехать в большое
Мне долго не везло, я злился, и, скорее всего, был источником максимально негативной энергии в этих местах со времен сотворения мира. Китайцы казались мне самой мерзкой и прогнившей нацией из всех живущих ныне на планете. А четверо безмозглых проходимцев, складывающих вещи и нетерпеливо ожидающих моего отбытия, действовали на нервы. Я возомнил, что они только и делают, что смотрят в мою сторону и осыпают меня проклятиями. Воображение до того разыгралось, что я начал икать. Мне не пришло в голову запастись водой, покуда была такая возможность. Я чуть было не плюнул на свою гордость и не отправился к ним с просьбой дать мне бутылку воды в дорогу. Как раз в этот момент остановилась машина, трижды просигналив, чтобы я поторапливался.
Я сорвался с места, бросив грозный взгляд на временный лагерь у обочины, и понесся к автомобилю. Китаец, перепуганный до смерти, махал руками и что-то громко кричал. Останавливаться на автобане – один из сотни смертных китайских грехов, так что ничего удивительного в том, что он был вне себя от испуга. Я ускорился и почти перешел на галоп, чтобы не упустить своего спасителя. Он не говорил по-английски, пытался лепетать что-то на своем языке, но поняв, что от меня ничего не добиться, ушел в свои мысли, прерываемые только безостановочно приходившими сообщениями из Ви-чата. На заправке он купил мне несколько банок холодного кофе и какие-то куски теста с непонятной начинкой. Если бы я не позавтракал до этого, мое нутро точно восстало бы против такой еды.
Ехать по Вьетнаму оказалось немного приятнее. Кормились и кормили меня они еще более скудно и скучно, чем китайцы, но хотя бы делали это без внутреннего отвращения и постоянного страха, что им влетит за то, что они делятся едой с белым человеком. Города и деревни были однотипные, малоэтажные и тусклые. Куры бегали по улицам, дети носились полуголые и валялись в грязи, на рынках царила полнейшая антисанитария. Природа казалась выгоревшей на солнце, сочная зелень не освежала повсеместную пыль, оседавшую на домах, машинах, бесконечных мотоциклах и одежде.
На улицах городов больше, чем мотоциклов, было только бездомных собак, которые кидались лаять на любого прохожего, и то и дело норовили укусить тебя за икру, лодыжку, или любую другую часть тела, до которой смогут дотянуться.
Один расчувствовавшийся вьетнамец подарил мне большую соломенную шляпу и пригласил в свою хибарку, расположенную в десяти километрах от главной трассы. Скрепя сердце, я принял предложение. Вся семья собралась встретить меня, как почетного гостя, не хватало только телекамеры и красной ковровой дорожки. Меня приветствовали радушно, а я в ответ только скалился и чувствовал себя неблагодарным. Желание остаться одному кололо, как шило, продырявившее задний карман джинсов. В дружелюбной бедной стране не так-то просто уединиться.
Щедрый семьянин, простой работяга, Тань, гордился своим многочисленным потомством, работой в рисовых полях, где они по двенадцать часов простаивали по колено в воде под палящим солнцем. Гордился глиняной хижиной с соломенной крышей, тремя поросятами, а теперь еще и тем, что у него появился белокожий друг. А мне, гордому белому человеку, было нечем гордиться.
Меня кормили рисовыми лепешками, рисовой лапшой, клейким рисом и обычной лапшой. В суп, помимо лапши, добавляли зеленый лук. К концу дня я уже начал жалеть о том, что отказался ехать с ребятами, пятерых бы этот беззубый не потянул, иначе всей семье пришлось бы два месяца голодать.