Зуб мамонта
Шрифт:
Вадим вновь размахнулся, но рука его так и застыла в воздухе. Из-за далекой, почти чернильной полоски тучи вдруг серебряно вспыхнул косой луч. И тотчас ожил лиловый лес, засветился луг с цепочкой островерхих стогов темного сена. И так захотелось взять кисть, торопливыми мазками заполнить на полотне этот удивительный мир красок, который, может быть, через минуту исчезнет и уже никогда больше таким не повторится…
Елена Сергеевна зашла к соседке всего на минутку — заглянуть в телевизионную программу. Но затянулась «минуточка» — в полчаса
— Неужели так и не пьет?.. И нисколечко? Вы посмотрите! Другие и лечатся, уколы принимают, а толку что…
— По-всякому складывается, — заметила Елена Сергеевна. — Сама не нарадуюсь. И характер у него будто другой стал. «Спасибо. Я сам. Не суетись. Посиди…» Задумчивый. На рыбалку ходит. Один. Только вот курит много.
— Ну, Елена Сергеевна, вы уж слишком хотите! Чтоб и не курил еще!
— Да это так, к слову… Багаж вот никак не приходит.
— Что же там, в багаже, — вещи хорошие? — полюбопытствовала Клара. — На Севере, говорят, любой дефицит достать можно.
— Что-то, конечно, приобрел… Но меня, знаете, — Елена Сергеевна улыбнулась, — вещь одна заинтриговала. Древняя очень вещь…
— Это что же такое? — Соседка близко придвинулась к Елене Сергеевне.
— Зуб мамонта. Не так меня, собственно, заинтриговала, как одного человека. Двенадцать лет ему, но, скажу вам, любопытная личность…
Толстенький Котя сидел на лавочке, вкопанной у палисадника, за которым стояли высокие мальвы с красными цветами, и болтал ногой. Кот Тимофей круглыми зелеными глазами внимательно следил за этой качающейся ногой. Время от времени он приподнимался и ударял ее лапой. Сильнее всего интересовал его шнурок. Но шнурок был тонкий, засаленный, и зацепить его не удавалось.
Розовощекий брат Толика на минуту опускал голову и грозил Тимофею пальцем:
— Побалуешься у меня! Попробуешь хворостинку!
Но Тимофей хворостинки не боялся. Снова нацеливался зелеными глазами на шнурок.
А Котя, сделав внушение Тимофею, поднимал голову и снова смотрел вдоль улицы. Где же Толик? Обещал прийти и вместе с Котей склеить коробчатый змей. Обещал, а сам пропал куда-то. Сиди вот тут, жди его!
А в это время на площадке Толик, Мишка и Тигра сидели возле футбольных ворот на бревнышке и держали «тайный военный совет».
Тигра ударил рукой по своей сбитой в одном из футбольных сражений коленке и убежденно сказал:
— Все это треп на постном масле! Валерка нарочно слух распустил, чтоб в сад не лазали.
— Ты много знаешь! — отмахнулся Мишка. — Ты проверял, да?
— Обождите, — поморщился Толик и в десятый раз спросил: — Ну, а что, что там может быть?
— Мин сто штук понаставил! — засмеялся Тигра.
— Колючую проволоку протянул? — задумчиво продолжал Толик. — Так это ерунда. Важность — проволока! Ток подключил? Провода были бы видны…
— Ты уж придумаешь! — поморщился Мишка. — Ток не станет подключать. Током может убить.
— Яму выкопали и водой залили, — опять засмеялся Тигра. — Как древние, когда мамонтов ловили. Да говорю же вам: туфта все это. Треп на постном масле.
— Может, и правда треп? — сам себя спросил Толик. — Как говорится, психологический ход…
— Вот черти, — вздохнул Мишка. — Загадали загадку!..
Петр Шмаков открыл замок на дверях сарая и, как верного боевого коня, похлопал своего «ИЖа» по тугому седлу.
Пора прощаться. Скоро придет Галкин, вручит оставшиеся деньги и выведет мотоцикл из сарая. Петр откинул брезент в коляске. Там, как всегда, лежали два шлема. Красный — который пошире, его, и желтый. Желтый, бывало, Кира надевала. Удивительно: она и в шлеме была красива. Глаза большущие, губы пухлые, волосы золотистые, из-под шлема по плечам вьются…
Кира. В последнее время совсем редко видятся. И разговор, как в заводской проходной или столовке: «Привет!.. Ну, как живешь?.. Что новенького?..» Отчего это? Не потому ли, что Вадим приехал? Хотя не похоже. Здесь вроде больше он не появлялся. Уж Алька бы доложил.
Ну, ничего, вот привезет голубую «Волжанку» — иначе на дело посмотрит. Машина — это что-то значит… Итак, голубую? А может быть, спросить ее, какой больше цвет уважает? Стоит, пожалуй, спросить. Она это любит, когда советуются. Насчет Парижа опять же что-нибудь ввернуть.
«Ничего, голубушка, — подумал Петр, — закручу сейчас твою умную головушку».
Он одернул рубаху, зачесал набок густой чуб и вышел на улицу. У калитки соседей сначала тихонько дернул за колокольчик. Потом громче. Еще подергал. Тишина. Никого нет.
Вот так, и в будний день ее не застанешь, все в театре своем пропадает, и в законное воскресенье — не дозвонишься. Э-эх!..
Он посмотрел на часы — начало восьмого. Сейчас Галкин должен прийти. Опять, наверно, бутылочку принесет. Тут и выпьешь с горя. Совсем перестала знаться. Нос воротит…
Петр вернулся домой, снова зашел в сарай. А шлемы-то отдавать незачем. Насчет шлемов не договаривались. Хоть и не велики деньги, а все же куплены были. На свои куплены, заработанные. Опять же Валерке потребуется… Настырный парнишка, хозяин. Глядишь, и скопит на свой мопед…
И едва Петр успел отнести шлемы домой, как явился Галкин. В той же шапочке блином, с тем же пузатым портфелем.
Галкин уже был немного навеселе. Он отдал Петру деньги и сказал, что мотоцикл заберет завтра утром, а сегодня они, как и положено, это дело «спрыснут».
На столе снова появились хрусткие огурцы свежего посола, ядреные помидоры, яблоки на любой вкус, картошка в сметане, селедочка с кружочками лука, рюмки граненые…
За окном начинало темнеть. И вторая бутылка была наполовину пуста. Разговор пошел громкий, вперебивку. Шмаков про сад говорил, сколько собирает яблок да ягоды всякой. Галкин смачно жевал антоновку, хвалил Петра: