Зуб мамонта
Шрифт:
— Я у Толика был! — радостно сообщил Алька и взглянул на Вадима — знает ли тот что-либо о Толике? Альке сейчас хотелось говорить прежде всего о Толике.
— И мой привет передал?
— И привет, — сказал Алька, — и…
— …апельсины.
— Забыл апельсины, — вздохнул Алька. Но тут же спохватился: — Завтра отнесу, прямо с утра!
— Аль, — тетя снова улыбнулась (и чего она все время улыбается?), — что это с нашим песиком случилось? Никак грабители побывали в доме?
Алька поднял на нее смеющиеся глаза:
— Это я.
— И бок у собачки выломал ты?
—
— Давай, — кивнула тетя. — Все как есть.
— А ругать не будешь?
— Постараюсь… Ну, так что же?
— Молотком саданул. Разозлился и саданул…
Все, разумеется, Алька рассказывать не стал. И долго, да и незачем (в особенности о Динке), но о трубе, как покупал, ехал с ней в автобусе, потом отдал Толику — об этом все как на духу выложил.
Рассказывая, Алька почему-то больше всего на Елену Сергеевну смотрел. Лицо у нее такое — он рассказывает, а у нее на лице точно в зеркале.
— Ох и парень ты, — сказала она, когда Алька наконец выдохся. — Геройский парень! А знаешь, скрывать не буду, не обижайся: я о тебе похуже думала.
— Я и сам похуже о себе думал, — весело признался Алька.
— Вадим, — вдруг спохватилась Елена Сергеевна. — Где же твой зуб-то?
— Во рту, — тотчас поняв, о каком зубе идет речь, пошутил Алька.
Все засмеялись, а Вадим сказал:
— Видишь, мама, надо выражаться точно. Сейчас ребятишки — оторви да брось. Кибернетикой интересуются. А если ты имела в виду зуб ископаемого мамонта, то он лежит у меня в кармане. — Вадим извлек из наружного кармана бумажный сверток и торжественно развернул его.
Желтая потрескавшаяся кость с неглубокими канавками, хоть и невыразительна была на вид, однако у Альки вызвала благоговейный трепет. Правда, он ожидал, что зуб размером будет побольше. Алька взял желтый зуб, принадлежавший когда-то давным-давно мамонту, внимательно осмотрел его, понюхал и даже попробовал на собственный зуб.
— Не сомневайся — оригинал, — заверил Вадим. — У одного местного охотника за рижский транзистор выменял.
Этот красноречивый факт вызвал у Альки не меньше уважения, чем тысячелетняя желтизна зуба и мелкие трещины.
— Значит, зуб мой будет? — деловито осведомился он.
— Как обещано, — сказал Вадим. — Владей.
— Порядок! — кивнул Алька. — Спасибо. Я думал: он большой, в чемодан не влезет.
— Какой уж достал, — скромно сказал Вадим.
Потом пили чай, говорили о театре, живописи.
Алька из-за аквариумов встал рано да столько еще набегался, наволновался. Он слушал и отчаянно боролся со сном. Ему все же хотелось узнать, что Вадим думает о машине: собирается ли покупать ее?
— О, да ты совсем спишь! — сказала тетя Кира. — Иди пока ложись у меня. А мы еще посидим немного.
Алька не стал сопротивляться. Сонным голосом сказал «спокойной ночи» и ушел в тетину комнату. Он разделся, лег на диван и положил рядом с подушкой зуб мамонта. Ощупал его в темноте.
«Настоящий зуб. Не обманул… А про машину спрашивать, может, и незачем. Раз транзистор на зуб променял, значит, не жадный. Наверное, и на машину не накопил. И пусть не накопил», — не особенно жалея об этом и совсем уже засыпая, подумал Алька.
1973 г.
Немного о себе и о читателе
На встречах с юными читателями меня нередко спрашивают:
— А про войну вы писали книжки?
Этот простодушный вопрос звучал уже столько раз, что постепенно во мне родилось чувство неловкости и какой-то личной вины.
— Нет, — скорбно отвечаю, — про войну не писал. На фронте не был, в сражениях не участвовал — в те годы работал на авиационном заводе. Про войну лучше напишут те, кто прошел сотни километров огненных фронтовых дорог, кто видел смерть товарища в бою, кто, как говорится, изучал войну по первоисточникам.
— И фантастические книжки не писали?
— Тоже не писал, — отвечаю.
— Значит, все — про детей?
— Точно, — говорю, — все — про вас.
Да, так уж получилось: все полтора десятка моих книжек — о ребячьей жизни. Почему? И сам толком не знаю. Просто, наверное, оттого, что люблю ребят. И еще уверен: дети — самая лучшая, самая замечательная и любознательная часть человечества. Писать для них огромное удовольствие, радость, но в то же время и большая ответственность. Им непременно подавай книжку с захватывающим сюжетом, смелыми, сильными и справедливыми героями, которым хотелось бы подражать, сделать их как бы своими товарищами и друзьями на долгие годы.
И вот, когда в полной мере проникаешься этой ответственностью, то за письменный стол садишься с чувством волнения и даже некоторого страха: сумеешь ли дать читателям то, чего они ждут?
Первая моя книжка рассказов «Отец и Володька» вышла во Львове в 1957 году. С тех пор были опубликованы и другие книжки: «Полевые цветы», «Староста класса», «Король живет в интернате», «Самый сильный», «Одиннадцать бестолковых», «Шумный двор», «Вредитель Витька Черенок», «Все про наш класс», «Недолгие зимние каникулы» и другие.
Бытует выражение: хорошая, талантливая книга — это как выигранное сражение. Каждый писатель мечтает создать такое произведение, но «далеко не каждому удается это сделать. Честно признаюсь: не все книжки, на обложках которых стоит моя фамилия, удовлетворяют меня. Всегда кажется, что сделано что-то не так, можно было бы написать лучше, интереснее. И неизменно ловишь себя на мысли, что вот уж в новой книжке удастся избежать каких-то просчетов и недостатков. Видимо, это чувство неудовлетворенности своей работой сопровождает писателя постоянно. И это хорошее чувство, оно не дает автору успокоиться, зовет к новым и новым поискам. Но как бы сам ни относился к своим книжкам, они тем не менее живут уже своей, самостоятельной жизнью, отдельно от писателя, стоят на библиотечных полках, ждут своего читателя. И, видимо, делают какую-то нужную работу. И я радуюсь, когда вижу свою книжку затрепанной, с замусоленными страницами, с подклеенной обложкой. Это значит, книгу спрашивают, читают. И еще очень греют читательские письма, в которых ребята честно, прямо, без заигрывания высказывают свои впечатления, задают вопросы, интересуются судьбами героев. Это приятно. Ведь известно: интересуются и переживают за тех, кто стал дорог, близок тебе.