Зултурган — трава степная
Шрифт:
Зайсан Хембя уважал умных, храбрых людей. Да и сам в молодости не был трусливым. Поэтому два волка, подаренные Бергясом, привели его в восторг. Больше суток пировал Бергяс в хоромах зайсана. И все это время ему прислуживала красавица Сяяхля.
Пока Бергяс в одиночку гонялся по степи за волками, он непрестанно думал о юной жене зайсана. Планы похищения Сяяхли, один другого отчаяннее, возникали в горячечном его воображении. Но все они в конце концов им же самим отвергались. Приходило на ум и такое: оставить свой хотон, сложить с себя обязанности старосты и поселиться у зайсана Хемби, наняться в батраки. Лишь бы видеть ежедневно Сяяхлю, слышать ее голос…
На третий день гостевания Бергяса старый
Выехать решили пораньше, когда плутовки выбираются из своего логова в поисках добычи. В это время в степи пробуждается все живое: вылезают из нор суслики, слетают с гнезд птицы, оставляя беззащитных птенцов. Всякий степняк знает: лисы мышкуют на заре, пока степь обволакивает туманец и дремлют у гнезд орлы.
Охотникам сопутствовала удача: загнали в тот день трех крупных, с рыжей подпалиной, самцов. Зайсан радовался, как мальчишка. Он просил гостя остаться еще на день. Бергяс и сам бы рад, но что-то беспокоило его. И не случайно. Всю ночь он плохо спал. Пробудился рано. Оделся, захотелось взглянуть на коня. Вчера гнедой, увлекшись бегом, угодил левой передней ногой в сурочью яму…
Стыдными теперь показались даже воспоминания о бегстве из родного хотона, на глазах у стариков. Бергяс впервые за эти дни отчетливо понял, что поступил недостойно. Ведь он сам созвал людей на совет и в то же утро уехал из дома, не сказав никому ни слова. Прошло целых три дня, наступил четвертый. Люди считают, что он нездоров, и волнуются. «Если заглянуть в мою душу, — думал Бергяс, — то что там творится, иначе, чем болезнью, не назовешь. И причина этой болезни здесь, в доме зайсана… Вернуться без Сяяхли — значило бы загонять болезнь еще глубже».
И подумал в те минуты Бергяс: а стоит ли жить без Сяяхли дальше? И вдруг он услышал голос Чотына. Дядя Сяяхли приехал по каким-то делам к зайсану, к племяннице — а может, в поисках его, Бергяса. Прогнать Чотына ни с чем, как он сделал с тем парнем, выехавшим ему вдогонку в день бегства из хотона?.. Это не выход из положения. Пора, видно, ехать обратно, поправлять отношения со стариками. Но как уезжать, не побыв ни разу с Сяяхлей с глазу на глаз? «Этот старый проныра, зайсан, все видит, все понимает и наслаждается моими муками. Ни разу не оставил нас наедине. Эх, если бы как-то отозвать Сяяхлю», — думал Бергяс, прислушиваясь к разговору в прихожей.
В тот же день Бергяс выехал с Чотыном домой. Трудным было у них объяснение, хотя все понял и не стал ругать его за бесшабашность Чотын. Сошлись на том, что нет у мужчины защиты против дьявольских чар красоты женской. Нет и, наверное, не будет. Но есть у мужчины другие, не менее важные заботы. Обязанности есть, тем более у человека, поставленного повелевать другими… А любовь — что ж, если проявить терпение, взвесить обстоятельства, продумать все до мелочей… может, и Сяяхля не такая уж недостижимая.
Повеселевшим возвращался в свой хотон Бергяс. Почти на целый год забыл он дорогу в аймак Хемби. Вот что значит мудрое слово Чотына! Но не только слово! Не прошло и месяца, как в Бергясов хотон, в гости к родственникам, приехала Сяяхля. Слух о том, что из далекого аймака пожаловала жена самого зайсана, тут же разлетелся по кибиткам. В честь знатной гостьи Бергяс устроил гулянье. Почти неделю звучали музыка и песни на улице. Еще дважды посетила хотон Чоносов Сяяхля. Конечно, посещение отдаленного хотона знатной зайсаншей можно было объяснить лишь привязанностью племянницы к своей тетушке, ничем иным. Однако эти визиты Сяяхли на землю своих предков и предков Бергяса преображали старосту. Он становился другим человеком: улыбчивым, добрым, щедрым для людей. И готов был верить — окончательный переезд Сяяхли в
ГЛАВА ПЯТАЯ
И на этот раз, как ни была уязвлена гордость непочтением к нему сына друга его Миколы Жидко, Бергяс справился с накатившим на него бешенством. Улыбаясь и щуря лукаво глаза, он рассаживал гостей за стол. Хотел было усадить старика Чотына справа от себя, а гостей — слева. Но старик заупрямился, сел поодаль от Бергяса. Староста поморщился, но смирился, ничего не сказал почтенному однохотонцу.
…Домашний очаг! У калмыков нет ничего священнее огня, разведенного в гулмуте! Когда сварят мясо, первый кусок предают огню, второй — отдают богу. Садятся пить араку, первую каплю брызнут на огонь, вторую — в передний угол.
Рождается новый человек или кто-либо отойдет из семьи — совершают обряд гал тяялгн — жертвоприношение огню. Наступило время для кочевья — подумай о том, чтобы задобрить огонь, чтобы он весело пылал и на новом месте. Ведь все плохое, недостойное, мешающее жить — очищается огнем. Поэтому как бы ярко ни разгоралось пламя при совершении обряда, его не тушили водой. Плеснуть водой на огонь — большой грех! Случись пожар — пусть злая стихия пожирает кибитку, гибнет все нажитое — не смей хвататься за ведро, бежать к колодцу! Туши чаем, заливай тлеющую кошму молоком…
Не только простой смертный, но и священнослужители, вплоть до ламы, не смели сесть на том месте в кибитке, которое предназначено для очага. Вот почему старик Чотын не сел справа от Бергяса. Открыто показывая свое неодобрение, отодвинулся от хозяина. «Еще чего не хватало, чтобы на месте очага ставили стол и сажали людей», — бормотал он себе под нос, но так, чтобы хозяин его услышал.
Года три тому назад в кибитке Бергяса происходило то же самое. Приехал из Астрахани русский чиновник, захватив по дороге малодербетовского попечителя. Бергяс все перевернул в кибитке, угождая важным гостям. Вот тогда, еще три года тому назад, Чотын вместе с багшой Дунд-хурула стыдили и пугали Бергяса, уговаривали, чтобы не передвигал стол на недозволенное место. Не согласился упрямец. Лишь когда рассерженный багша удалился, Бергяс, чтобы смыть свой грех и не рассердить бога, совершил обряд ублажения стихии. Тот случай стал забываться, но однажды конь Бергяса ни с чего вроде сломал ногу на ровной тропе и чуть не придавил седока. Напрасно Бергяс искал какую-нибудь рытвину или камень, обо что мог бы споткнуться конь. Только тогда вспомнил предупреждения багши и увещевания Чотына. С год он жил тихо, по утрам и вечерам ставил зулы, молился богу, просил прощения. А потом все забыл.
Первую рюмку Бергяс выпил залпом, не сказав ни слова, взял из миски кусок мяса и принялся жевать, исподволь наблюдая за гостями.
Вадим и Борис лишь пригубили рюмки. Старик Чотын отпил большой глоток, извлек из кармана нож и начал крошить себе мясо.
— Мы недавно поели у Церена, — объяснил Вадим отсутствие аппетита. — Просим не обижаться на нас… Попозже наверстаем.
— Если гость не греет руки над очагом, равнодушен к угощениям, заставляет хозяина переживать по этому поводу — он не гость и не друг, — заметил Бергяс. — Это не мои слова, так говорят степные люди. Я хотел сказать о другом… Мне жаль, что так нескладно все вышло. Вы, может, правы по-своему, но я не совладал со своей обидой. «У шубы должен быть воротник, а у людей — старший». Старшим в хотоне избран я. Не только в хотоне — на весь аймак. По нашим обычаям всякий гость, приезжающий в аймак или хотон, обязан представиться мне. Тем более если этот гость — сын моего лучшего друга Миколы. Я хорошо знаю: Микола так, как вы, не поступил бы… Что прикажете делать старосте, если в его же аймаке его не замечают, будто отброшенного с дороги щенка?