Зулус Чака. Возвышение зулусской империи
Шрифт:
Через месяц после возведения его в сан вождя Чака перебрался в Булавайо. К этому времени он прочно сидел в седле. Его войска срочно обучались, а Второй полк Изи-ц'ве, присланный Дингисвайо, все еще стоял поблизости, чтобы не допустить вмешательства соседних племен. В Булавайо пригласили Нгоньяму и других известных кузнецов мбонамби. Им было поручено как можно скорее изготовить нужное число новых ассегаев с широкими клинками. Их ковали главным образом из легких копий – из двух получался один массивный ик’ва. Колдовство и таинственность были забыты, кузнечное дело превратилось в открытое и процветающее ремесло. Руководил им Нгоньяма. В качестве
Теперь настало время воздать по заслугам всем тем, кто когда-то обижал Нанди и Чаку, а также мешал Чаке стать вождем племени.
На возвышенной стороне крааля стояло тенистое дерево. Под его сенью Чака расположился на «судейском кресле», состоявшем из свернутых циновок. По обе стороны от него сидели на корточках советники и старейшины. Подле них стояли специально подобранные палачи, вооруженные необычайно тяжелыми палицами. Позади Чаки и его советников выстроилась в виде полумесяца отборная полурота полка Фасимба – зародыш будущей королевской гвардии.
Первым предстал перед судом Мудли – дядя Чаки со стороны отца,– тот самый Мудли, который, узнав о беременности Нанди, отправил ей позорное послание, гласившее, что в ее теле находится просто И-Чака.
Зулусы передают, что слева от Чаки на большой циновке сидела Нанди. Двое воинов подвели Мудли к судье. Это был высокий, еще стройный, но несколько полный мужчина лет шестидесяти. Держался он с достоинством. На расстоянии пятнадцати футов Мудли и его стражи остановились. Подняв правую руку, они приветствовали короля, крикнув хором: «Ба-йе-те! Нко-си!», а затем уселись на корточки.
Мягким ласковым голосом Чака сказал:
– Сакубона (привет), Мудли. Мне давно хотелось услышать из твоих уст побольше мудрых слов насчет этих зловредных насекомых – этих И-Чака. Ну-ка вспомни, что за послание ты направил клану Э-Лангени, из которого происходит моя мать?
– Не помню, о вождь, – ответил Мудли.
– Ты ведь старейшина клана, придумывающий имена. Не будешь ли ты так добр объяснить, почему меня назвали Чакой?
Ответа не последовало. Чака повернулся к матери и сказал:
– Видишь, мама, молчание выдаст его! После этого Чака снова обратился к Мудли и произнес тем же ласковым тоном:
– Скажи, дядя, почему ты всегда так плохо относился к моей матери? Почему всегда оскорблял ее? Говори, потому что она перед тобой и хочет услышать ответ.
Но Мудли промолчал и на этот раз.
– Тогда поведай мне, – продолжал Чака, – почему после примирения моего с отцом ты постоянно старался восстановить его против меня? Почему поддерживал Сигуджану и даже после его смерти не захотел принять меня?
Мудли продолжал молчать с важным видом. Понизив голос почти до шепота, Чака сказал:
– Кусочек раскаленного железа или иные известные нам способы могут заставить тебя говорить.
– Мне нечего сказать, о вождь, – ответил наконец Мудли.
– Слышишь, мать, ему нечего сказать. Тогда говори ты.
– Он всегда был со мной жесток, – ответила Нанди.
– Этого достаточно, мать, – сказал Чака. Затем, поднявшись во весь рост, он закричал, с лицом, искаженным гневом:
– Ты приговорен к смерти, но конец твой будет нелегким. И пусть знают все, что всякий, кто вздумает обидеть мать мою Нанди, может считать себя мертвым, и убьют его тяжким способом[62]. Но все те, кому улыбнется Ндловукази («Слониха» – почетный титул королевы в государствах нгуни), смогут толстеть под моей защитой. А вы, палачи, попридержите Мудли, пока мы рассмотрим другие дела.
Чака снова уселся на циновки и среди гробового молчания приказал вывести вперед следующего подсудимого. Потрясенные зрители поняли, каков их вождь. Положение и родственные связи не спасли Мудли.
Перед Чакой предстали один за другим человек двенадцать, виновных в том, что оскорбляли Нанди, препятствовали возведению Чаки в сан вождя или в обоих этих преступлениях. Допрос каждого велся властным голосом и продолжался несколько минут. Все подсудимые были приговорены к смертной казни через размозжение черепа. Исключение было сделано только для одного из противников Чаки, о котором Нанди сказала, что он был добр к ней. Чака отменил смертный приговор и подарил ому быка. По окончании судебного заседания Чака повернулся к приговоренным и спросил, не желают ли они что-нибудь сказать. При этом он заметил, что не собирается трогать их семьи или скот.
– Вот что я скажу тебе, сын моего брата, – степенно ответил Мудли. – Я не боюсь смерти, ибо не раз встречался с ней на поле брани. Не страшусь я и боли. Но если особа королевской крови умирает смертью простого преступника, то это позор не только для казненного, но и для всех его родичей.
– Хорошо сказано, Мудли, – ответил Чака. – Я бы никогда и не приказал умертвить тебя так, как убивают колдунов. Я сказал, что конец твой будет нелегким. Но тебя постигнет смерть воина.
– Ба-йе-те! Нкоси! – воскликнул Мудли, и в его голосе звучали нотки искренней благодарности. По преданию, он в последний раз собирался понюхать табаку, когда к нему подошел старейшина, вооруженный не палицей, а копьем.
– Тебя постигнет смерть воина, как приказал Ндловункулу (Могучий Слон). Но не торопись, баба (отец мой), последняя щепотка табаку сладка. Может быть, ты захочешь передать что-нибудь тем, кого больше не увидишь.
– Спасибо, старейшина. Вот что хочу я передать через тебя сыновьям и всему роду моему.
Он сделал паузу и взял из табакерки еще щепотку с таким же хладнокровием, как если бы он сидел на заседании совета.
– Скажи им, – прислушайтесь к моим словам и вы, молодые воины, – что зулусы имеют теперь вождя вождей – даже более великого, чем сам Зулу (небо), из чресел которого произошли все мы и чье имя носим. Скажи им, что я был слеп, не заметив этого давно, и что я заслуживаю свою участь, встав на пути Могучего Слона, который растопчет ныне меня, но не тронет мой крааль. Скажи им, что я умираю с радостью, ибо Могучий Слон вытопчет всегдашних врагов наших – бутелези, которые так часто подвергали нас величайшим унижениям, проглотит все окружающие племена и сделает зулусов великим народом. А напоследок скажи им, чтобы они сражались за нового вождя, не жалея жизни. Это мое желание и мой приказ. Так говорит Мудли, сын Нквело, который станет ныне есть землю. А теперь, старейшина, делай свое дело.
Наступило напряженное молчание. Все присутствующие любили старика и глубоко уважали его, но понимали, что, поставив не на того быка, он совершил величайшую ошибку, на какую способен нгуни, и этим погубил себя.
Старейшина приблизился к нему с копьем в руке. Мудли смотрел вперед, словно не замечая его. В мгновение ока копье поднялось и наискось ударило осужденного под левый сосок, пройдя затем горизонтально сквозь грудь.
Палачи и воины хранили молчание. Его нарушил командир взвода, воскликнувший: «Хау! Индода!» («Настоящий мужчина!»)