Званый обед с жареными голубями: Рассказы

Лакснесс Халлдор

Как я уже сказал, Тур много лет жил на окраине города. Он поселился на чердаке старого дома с женой и двумя сыновьями. Вскоре жена умерла, а что стало с его сыновьями, я толком не знаю. Сомневаюсь, знает ли это сам старик. Единственная дочь Тура рышла замуж за здешнего рыбака и жила в городе. Как-то старик мне сказал, что у него трое внуков, он долго их расхваливал. Судя по всему, это очень хорошие дети. Я часто навещал одинокого Тура. Он сам готовил себе пищу на примусе, иногда угощал меня кофе, и мы болтали с ним о житье-бытье, об Эстерланде, о том, как шли дела в его родном округе, как вел он свое хозяйство, почему забросил его. Впрочем, я уже говорил, это особая история.

Иногда

я заводил разговор о рабочем движении, о борьбе, которую должны вести рабочие, чтобы взять власть в свои руки, построить свое государство, как учили Маркс и Ленин. Но мне редко доводилось встречать человека более миролюбивого, чем Тур. Никогда в жизни он ни с кем не ссорился, никогда не принимал участия ни в какой борьбе, кроме единственной извечной борьбы за существование, которую, как известно, приходится вести народу, потому что всем нам за труд платят гроши. Поссориться с кем-нибудь даже из-за жалованья — нет, старый Тур не мог даже подумать об этом. Нужно действовать с осторожностью, спокойно, говорил он. Да-а, Хромой Тур был добродушнейший человек, такого, пожалуй, редко встретишь.

— Вот только большевики нам все портят, — говорил он. — Своей дерзостью они ожесточают капиталистов. Если хочешь чего-нибудь добиться, действуй осторожно. Что и говорить, большевики — смутьяны, они хотят командовать всем, потому и сеют зло повсюду.

— Тем не менее они управляют громадной территорией — от Балтийского моря до Тихого океана, — заметил я.

— Что-о?

— Нигде на этом пространстве нет собственности, нет капитализма. Там создано государство рабочих и крестьян.

— Я ничего об этом не знаю, меня мало трогает, что происходит там, за границей. А вот здесь, насколько мне известно, большевики не упускают случая, чтобы натравить на нас капиталистов. Послушать только их жалобы, нарекания и требования! Разве нормальный человек может отнестись к ним серьезно? И это вместо того, чтобы быть тише воды и ниже травы. Что и говорить, позорят они рабочих!

— Ну нет, — ответил я. — В самой большой стране им удалось добиться своих прав.

Потеряв на момент самообладание, старик выпалил:

— Они же язычники, черт побери! Я слышал от одной женщины, на ее слова я могу полностью положиться, что они расправляются со служителями церкви — священниками, епископами. А кому же, как не богу, человек может поверить свою душу в тяжелую минуту?

Тур исправно посещал церковь по воскресеньям, внимая елейным проповедям, специально предназначенным для рабочих, чтобы поколебать их боевой дух. В особенности нравилось ему пение псалмов. А вот в кино Тур никогда не бывал. Он питал истинное отвращение ко всем развлечениям, за которые приходилось платить деньги. Однако я никогда не забуду, с какой радостью он как-то в воскресенье отправлял своих внуков в кино, дав им при этом три кроны. Три кроны — немалые деньги по тому тяжелому времени!

— Чего только не сделаешь для детей! — сказал он, улыбаясь самому себе. — До чего же славные ребятишки!

Несколько лет спустя, ранней весной 1932 года, в жизни старого рабочего произошло событие, имевшее серьезные последствия: умер его зять-рыбак. Было бы более естественным, если бы он утонул. Но бедняк просто умер от какой-то болезни. Осиротели трое детей и жена, ходившая на сносях. Рыбак не оставил им иного наследства, кроме города. Впрочем, это происходит со многими бедняками. По простоте душевной они надеются, что об их детях будет заботиться город, воздвигнутый их руками, но принадлежащий богатым, тот самый чудесный город, где все улицы проложены руками рабочих. Видно, поэтому им дали право ходить по этим улицам беспрепятственно.

Не всегда, правда. Взять, к примеру, хотя

бы 1 мая. В этот день рабочим разгуливать по улицам не подобает. Стоит им только показаться, как откуда ни возьмись появляются сынки богачей со свастиками в руках, полиция с дубинками. Они спешат предупредить рабочих, что по улицам, проложенным их руками, среди домов, построенных ими, следует им ходить с осторожностью. Как уже сказано, в наследство своим детям рыбак оставил этот прекрасный город.

Оказалось, что только один Хромой Тур открыл дверь своего чердака, пригласил их заходить, располагаться и чувствовать себя как дома, не дожидаясь, когда город и добрые христиане — члены городского совета вздумают пригласить их к столу поесть. И вот вся семья рыбака перекочевала к Туру. Он делился с ней не только своим жилищем, но и скудной пищей. Это называется солидарностью рабочих. Она существует повсюду, во всех странах. Этой же весной город помог старику: он получил работу.

Перед отъездом я заглянул к нему, чтобы попрощаться. Дети были дома. Я разговаривал с ними. Старик Тур прав: они очень славные ребята. Вдова смущалась и не решалась заговорить со мной. Рабочим вдолбили в голову, что люди умственного труда куда выше тех, кто добывает хлеб своими руками. Но старик Тур сказал ей, что меня не следует бояться.

— Итак, мой старый друг, — начал я, — я пришел попрощаться с тобой, скоро еду в Советский Союз.

— У тебя, верно, не все дома! — выпалил он.

— Это самая большая страна в мире, — сказал я, как бы в оправдание своего путешествия.

— Меня это не касается, — возразил старик.

— Это — единственное место в мире, где рабочие взяли власть в свои руки, — продолжал я.

— Полно тебе заводить старую песенку, я ее не раз слыхал. У вас, образованных и полуобразованных парней, нет никакого чувства ответственности. Только и знаете орать: революция, революция и Россия, Россия! Это только выводит из себя капиталистов. Вот теперь они пустили в ход банду преступников, чтобы проучить нас, рабочих. Только такие безответственные выскочки, как вы, могут вызвать к жизни эту свору вместо того, чтобы действовать исподволь, осторожно. Что пользы раздражать господ? Нужно действовать спокойно, шаг за шагом, поверь мне.

— В Советском Союзе нет капиталистов, — возразил я. — С ними давно расквитались; там человек не может нажиться на труде другого.

— Они же антихристы! Они же не признают бога! Они добиваются своего насилием. Нет, ты уж лучше не говори мне ничего, я и слушать не хочу о большевиках, я за мирную эволюцию.

Старик ошеломил меня: «мирная эволюция»! Откуда бедный крестьянин из Эстерланда мог знать такие слова? Я еще долго размышлял над этим.

И вот пришла весна. 1 мая на улицу вышли рабочие. Как и прежде, они двигались двумя враждующими колоннами. Одна колонна выкрикивала: «Революция! Революция!» и «Россия! Россия!», — накликая на себя свору самых отъявленных преступников. Другая колонна была за мирную эволюцию, за осторожные действия.

9 ноября 1932 года, в этот примечательный для истории исландского рабочего движения день, я был в Советском Союзе.

Только вернувшись домой, я узнал все, что произошло здесь в этот день. Оказывается, отцы города пришли к блестящей идее: снизить рабочим заработную плату. В результате дети тех, кто строил город, оказались без молока. Отцы города также единогласно порешили не отпускать из казны сто пятьдесят тысяч крон на организацию общественных работ в эти тяжелые дни. Они торжественно приготовились к настоящей безработице, чтобы сбить спесь с этих глупцов, построивших город. Господа хотели доказать рабочим, что они в них вовсе не нуждаются, рабочие могут отправляться ко всем чертям.