Звать меня Кузнецов. Я один
Шрифт:
Михаил Гусаров. Нас свёл семинар Сергея Наровчатова
Двадцатый век в русской поэзии завершался с печальной стремительностью. Ушли А. Твардовский, В. Фёдоров, А. Прасолов, Н. Рубцов, А. Передреев, В. Соколов… И вот не стало Юрия Кузнецова, с которым творческая судьба свела меня в поэтическом семинаре Сергея Сергеевича Наровчатова, тонкого знатока русской словесности, человека деликатного и мудрого.
Центральный Дом литераторов (ЦДЛ) повидал на своём советском веку много юбилейных и похоронных торжеств, распределявшихся окололитературными чиновниками по разрядам литературных (и должностных) достижений и амбиций (орденоносцы, лауреаты всевозможных премий, депутатские регалии, секретари правления и т. п.): одни
В тот хмурый, серый ноябрьский день гроб среднего лакированного достоинства с телом Поэта стоял в Малом зале. Над гробом витала душа Юрия Кузнецова, наблюдая за происходящим печальным действом. Она видела крышку гроба, прислонённую к стене по левую руку, рядом — несколько дешёвых погребальных венков. Может быть, душа его впервые была спокойна, ибо не было в ней уже ни гордыни, ни тщеславных устремлений. Не было и удивления тому, что проводить в последний путь его, Юрия Кузнецова, пришло совсем немного людей: жена (теперь уже вдова), дочери, студенты Литературного института, где он руководил поэтическим семинаром, друзья-товарищи, с которыми он при жизни общался более или менее постоянно, немногочисленные почитатели его поэтического таланта.
Как и заведено, у гроба было несколько коротких (слава Богу!) прощальных речей, искренних, без пафосного надрыва. С некоторым удивлением я видел, как у гроба плакал редактор журнала «Наш современник» С. Ю. Куняев. Плакал, не стесняясь слёз, и приговаривал: «Юрий Поликарпович, как же теперь журнал без тебя жить будет?! Зачахнет без тебя поэзия»…
В тот печальный день мне пришлось удивиться ещё раз, причём удивиться радостно.
После довольно продолжительного отпевания в храме Большого Вознесения, возвращённого к литургической жизни незадолго до кончины Ю. П. Кузнецова, священник, проводивший отпевание, у открытого гроба неожиданно стал декламировать наизусть строки почившего поэта. Не знаю, что ощущала при этом душа Ю. Кузнецова, но мне, моей душе, стало радостно. Радостно за то, что Слово поэта, то есть его сердце, продолжает жить, причём — в храме, в доме Господнем.
С тех пор прошло несколько лет. И на этом расстоянии отчётливее видится как истинное творческое величие служителей Слова, так и кичливые потуги «гениев» из литературной богемы, особенно из числа так называемых «шестидесятников», главным достижением большинства из которых была диссидентская деятельность, активно и шумно поддерживаемая западными спецслужбами, поскольку она была направлена исключительно на разрушение существовавших устоев, на внедрение в общественное сознание «демократических ценностей», вульгарной попсы, обрушившейся на Россию после распада СССР и попирающей национальное достоинство русского народа и других народов и народностей Российского государства. Неудивительно, что эти эстрадно-гламурные деятели и сегодня получают государственные награды, поздравления или соболезнования от высших руководителей страны. Печально. Но это — данность нынешнего времени, доставшаяся нам от борцов за народное благосостояние и счастье, осуществивших свою грабительскую повальную ваучеризацию и залоговую аукционизацию руками ельцинистов — чубайсятами, гайдарятами, березовскими и прочими иже с ними.
Последние такие соболезнования были обнародованы по случаю кончины Б. Ахмадулиной и А. Вознесенского, который был причислен к рангу великих поэтов. По этому поводу мне вспомнился эпизод из далёкой литинститутской жизни. С. С. Наровчатов время от времени приглашал на семинарские занятия поэтов, чьи имена в то время были на слуху. Однажды он появился в аудиторий вместе с А. Вознесенским, который примерно в течение получаса декламировал новые свои стихи, среди которых прозвучало стихотворение о времени, где были такие строки: «часы в ремонте, время в ремонте, мать в ремонте»… Семинаристы высказывали свои впечатления об услышанном. Ю. Кузнецов был по натуре своей молчуном и редко когда участвовал в обсуждении даже стихов сокурсников. В этот же раз Сергей Сергеевич попросил Юрия высказаться. Кузнецов пожал плечами и ограничился одной фразой: «Что говорить? По-моему, автору пора в ремонт — голову и душу лечить». Как же он был точен и прав в этой фразе! На фоне русской поэзии называть А. Вознесенского поэтом язык не поворачивается. Он — конструктор рифмованных на свой манер текстов, в которых почти отсутствуют эмоции, чувства, поэтическая мысль. Ярким примером такого конструирования является его книга с названием «Изопы». В этой книге строки размещены в форме предмета разговора. Например, одним из таких «стихотворений» можно назвать схематично расположенное в виде чайки утверждение автора: «Чайка — плавки Бога». Представь себе, читатель, Бога, Творца, Вседержителя в плавках. Это — не богохульство, не святотатство. Это абсолютное непонимание автором сути предмета. О какой поэзии тут можно говорить?
Истинная поэзия — это беспредельная глубь высоты, приближение (прости меня, Господи) к Евангельским недрам: перечитываешь — и постоянно открываешь сердцу и уму новое, доселе неизведанное. Поэтов в отечестве нашем было много, а поэтов от Бога — единицы, и они — пророки. Пророков всегда побаивались и старались не замечать их откровений. Таким пророком, сдаётся мне, был и Юрий Кузнецов. Вспоминается мимолётный эпизод. Было это в Воронеже, где проводились Кольцовско-Никитинские чтения. В заключительный вечер зал драматического театра был заполнен. На сцене выступали воронежцы, куряне, поэты из Липецка, Орла, московские гости. Зал реагировал аплодисментами — вежливыми, реже — горячими. К микрофону подошёл Ю. Кузнецов.
Нет пророков в своём отечестве. Но пророчество это сбылось несколько позже не обрушением стены — развалом государства.
Хотел ли поэт Кузнецов признания и славы? Наверное, хотел. Но он был лишён мельтешащего, мишурного тщеславия, из которого делают нынче деньги петросяны, примадонны, филиппки, шафутинские и прочие эстрадные шуты-юмористы, несущие в души человеческие зависть, похоть и прочий разрушительный мусор. Только бы публика хохотала и платила денежки. Ю. Кузнецов в подобной славе не нуждался. Ещё со времён учёбы в Литературном институте он был уверен в своей творческой недосягаемости и по отношению к сокурсникам был снисходительно отрешённым. Творческая гордыня преобладала в нём уже тогда, и он этого не скрывал:
«Как он смеет? Да кто он такой? Почему не считается с нами?» — Это зависть скрежещет зубами, Хоть они проживут до седин, Но сметёт их минутная стрелка, Звать меня Кузнецов. Я один, Остальные — обман и подделка.Это самоуверенное «Я» появилось в 1981 году. Позднее это «Я» воцарилось на вершине «Золотой горы», где главным распорядителем и оценщиком поэтического пира Юрий Поликарпович почитал исключительно себя любимого. Бог ему судья.
Вокруг него крутилось довольно много пишущих людей, в том числе и талантливых, но не заслуживших его расположения. По-человечески он предстаёт передо мной одиноким и обделённым. Многие из его окружения считали себя друзьями поэта. Но сам он, кажется, так и не нашёл в своей жизни друга. Видно, такова доля вознесшего себя на Олимп поэта — одиночество и щемящее страдание путника, которому открыто внутреннее состояние событий, происходящих в мире.
После окончания Литературного института наши творческие пути практически не пересекались. Я с 1981 года работал ответственным секретарём Правления СП РСФСР, занимаясь организационно-бытовой суетой писателей, творивших в организациях Центрального Черноземья. А с 1986 года мы вместе с коллегой — Александром Брагиным с головой окунулись в работу по созданию Фонда славянской письменности и культуры, который действует и поныне. На этом поприще жизнь свела меня с владыкой Питиримом (Нечаевым, ныне почившим). Впервые за многие десятилетия разнузданной богоборческой деятельности государства Православная Церковь была допущена к участию в светской жизни. В результате продолжительной совместной работы с митрополитом Питиримом совершенно неожиданно для себя самого я начал писать стихи православной тематики. Из поездки в Ростов Великий я привёз в Москву стихотворение «Вещий смысл», положившее начало книге «Аминь», которая писалась (заведомо в стол) на протяжении почти 18 лет, но которая всё-таки увидела свет в 2005 году. Эта книга (я продолжаю писать её и по сей день) положила начало моего нового, более пристрастного и углублённого проникновения в поэтику Ю. Кузнецова. Считаю уместным привести это моё стихотворение здесь.
В небесах Великого Ростова Радостно звонят колокола. Что осталось в памяти святого, В звоне том расправило крыла. Утопая в благостном обмане, Быть собою сызнова учусь. Знать, и вправду, память в глухомани Воскрешает вечные из чувств. И они возносятся, как тени Облаков, что тают в вышине, Чтобы крест утрат и обретений Приоткрылся, наконец, и мне. Вещий смысл прощёного распятья В нём сокрыт у зрячих на виду. Неужель случится, что опять я Мимо смысла крестного пройду? Неужели землю эту снова Ослепит беспамятная мгла? В небесах Великого Ростова К истине звонят колокола. Отче наш, не Твой ли голос близок? Не к нему ли тянется душа? Перед белым храмом, словно призрак, Я стою, сомненья вороша. Не сменить судьбы под небесами. Вечный грешник на земном пути, Я, как прежде, слеп. Но губы сами Сердцем шепчут: «Господи, прости».