Звать меня Кузнецов. Я один
Шрифт:
— Значит, отрезаешь пути к отступлению? — с суровой укоризной спросил Поликарпыч.
— Отрезаю, — обречённым тоном ответил я ему.
— Ну, тогда и мои трать, — решительно сказал Кузнецов и достал из кармана последние две сотни.
В Магадане мы жили в общежитии золоторудной компании. На первом этаже располагалось очень приличное, чистенькое кафе, в котором обедали только мы и руководители компании. На пятом этаже нам с поэтом Юрием Поликарповичем Кузнецовым была выделена целая квартира с двумя спальнями и просторной гостиной. А второй, третий
По вечерам мы ужинали в кафе вместе с хозяевами, и трапеза всегда была изысканной. После напряжённого дня с многочисленными встречами и выступлениями перед публикой мы, не торопясь, наслаждались морскими деликатесами и простой мужицкой беседой с золотопромышленниками. Кузнецов в то время не пил и заполнял образовавшуюся для него брешь в наслаждении трапезой сигаретами. После таких ужинов очень было тяжело преодолевать три китайских этажа. Но всё хорошее заканчивается, и мы, попрощавшись с хозяевами, тяжело вздохнули и вышли на лестницу.
На этот раз китайцы переплюнули самих себя. Вонь сразу стала вызывать спазмы в горле. Стараясь не дышать, мы тяжело преодолевали подъём. К четвёртому этажу я почувствовал, что меня вот-вот вырвет.
— Юра, закуривай! — просипел я, собирая последние силы.
Кузнецов бросил взгляд на моё побагровевшее от напряжения лицо и послушно раскурил сигарету. Под её дымовой завесой мы буквально ворвались в квартиру и захлопнули за собой спасительную дверь. Я прошёл в гостиную и в изнеможении плюхнулся на диван. Переведя дух, я увидел, что Поликарпыч задержался в коридоре и курит перед дверью, присев на ящик для обуви.
— Юра, что ты там застрял? Проходи в гостиную.
— Китайцев отсекаю, — наблюдая за вьющимся над сигаретой дымком, раздумчиво ответил Поликарпыч.
Тогда я посмеялся над этой шуткой, а сейчас, после его кончины, думаю: а не сердечко ли его прихватило после подъёма на пятый этаж в миазмах китайского ужина?
Ехали мы по Колымскому тракту в «уазике». Весенняя дорога просохла, по краям кое-где лежал ноздреватый снег. Речки и озёра вскрылись ото льда и блестели водной гладью. Трасса была достаточно оживлённой. Водитель сосредоточенно крутил баранку, пассажиры трепались под сигаретный дым.
— Утки, — показал налево водитель.
Все повернулись. Недалеко от дороги в озерце, больше похожем на лужу, плавали две утки.
— Ружьё есть? — спросил у водителя руководитель золоторудной компании, который и пригласил нас, писателей, в эту поездку.
Шофёр кивнул головой.
— Стой, — приказал начальник.
— А кто полезет? — тормознув на обочине, — спросил шофёр. — Озерцо хоть по колено, но вода ледяная. А сапог мы не взяли.
— Я полезу, — вдруг вызвался Юрий Поликарпович Кузнецов.
Крупнейший поэт страны, он был прилично старше всех нас, но в глазах его горел мальчишеский азарт.
— Из машины
Шофёр проворно собрал в кабине ружьё. Сдал машину назад, поскольку дичь мы слегка проскочили, и осторожно приоткрыл окно. Начальник, сидевший на первом сиденье, аккуратно приладился к стволу, Впереди показался «КамАЗ». Он пролетел мимо нас с пылью и грохотом. Утки его не испугались.
Резко ударил по ушам залп из двенадцатого калибра. Утки заполошно поднялись и полетели в нашу сторону. Мы высыпали из кабины. Птицы набирали высоту. Кузнецов страдальчески смотрел на улетающую дичь, а затем перевёл презрительный взгляд на стрелявшего.
Позже, на привале, наши сопровождающие достали карабин, и мы стали соревноваться в стрельбе по мишеням. Тяжёлая фигура поэта, по-медвежьи расставленные ноги, весь его мирный вид, так не вязавшийся с боевым карабином, поначалу вызвали улыбку и у местных охотников, но Поликарпыч без труда обстрелял всех. И стало понятно, что в профессоре Литературного института ещё жив солдат срочной службы, участник Карибского кризиса.
Утки поднимались всё выше, как вдруг одна перевернулась в воздухе почти над нашей машиной и упала недалеко от обочины.
— Это ж надо, — удовлетворённо цокнул языком стрелок.
Несколько секунд позора перед московскими гостями он всё же пережил и теперь радовался, что всё-таки не промахнулся.
— Первый раз вот так, чтоб прямо к ногам свалилась.
— Юра, — спросил я Кузнецова, — а если бы она в воде осталась, неужели ты бы полез в озеро?
— А что делать, раз вызвался! — твёрдо ответил он.
Дальний Восток поражает путешественника своими просторами и бесконечными дорогами. Нам с Юрием Поликарповичем Кузнецовым как-то довелось проехать километров семьсот по Колымскому тракту. Когда мы уже вконец умаялись болтаться в скачущем по колдобинам вездеходе, который в народе кличут «буханкой», Кузнецов, видя наше упадочное настроение, решил под держать товарищей:
— Читал я в одном историческом исследовании про то, как Хабаров открывал Дальний Восток. Плыл он с ватагой казаков вниз по Амуру. Огромная, не виданная доселе русским человеком река. Плывут они месяц, другой… и всё на Восток, навстречу солнцу… Нет конца путешествию, а впереди раскалённое ярило. Взроптали казаки: «Не поплывём дальше, сгорим…» Тогда Хабаров приказал разбить лагерь. Казаки отдыхали и рыбу ловили, а он на три дня удалился в шалаш и думал.
Наконец дума его была завершена, он подозвал к себе казаков и объявил решение: «Не могёть того быть, чтобы мы никуда не приплыли. Плывём дальше!»
— Вот так был открыт для России Дальний Восток, — закончил свой рассказ Поликарпыч.
Мы дружно расхохотались.
— Напрасно смеётесь, — остановил нас Поликарпыч, — тогда ведь совсем другое представление было о строении вселенной. Земля виделась плоской, и, по всем понятиям, они дожны были сверзиться с её края прямо в геенну огненную. Гениальное для своего времени принял решение Хабаров.
С тех пор, какие бы трудности ни встречались в наших путешествиях, мы всегда с Кузнецовым повторяли эту фразу: «Не могёть того быть, чтобы мы никуда не приплыли. Плывём дальше!»