Звенья цепи
Шрифт:
– Справная молодица! Жизненного, женского много в тебе. Дети добрые, здоровые будут. Только дух свой крепить надо! – Власьевна со всех сторон осмотрела ее. – Меня не стесняйся, голубица. Подними руки! – ведунья трогала грудь. – Только на одного молока хватит. Следующего уже не выкормишь, знай! Другая мамка нужна будет.
Светлана молчала, смущенная бабкиной бесцеремонностью. Но не было стыда, стеснения. Она понимала важность момента и во всем подчинялась строгой старухе. Та подошла сзади, вытащила заколки и шпильки. Густые темные волосы волной рассыпались по плечам. Власьевна старинным черепаховым гребнем стала медленно и осторожно расчесывать длинные вьющиеся пряди, произнося скороговоркой непонятные приворотные слова. Голос срывался в еле слышный шепот, затем повышался до обычной громкости. Потом опять переходил в странное бесконечное шипение. Волосы под гребнем искрились фиолетовыми змеями, тихонько трещали, сверкая статическим электричеством. У Светланы закрывались глаза, блаженное состояние охватывало размякшее тело, кружило и дурманило голову. Забывалось обо всем плохом, трудном. Мысли растворялись, пульсируя в унисон с колдовскими речениями. Уносились вдаль проблемы и житейская суета, наступал долгожданный покой. Одинокие искрящиеся импульсы возникали в мозгу и тут же исчезали, затухая угасающим эхом. Состояние приятного забытья и томной неподвижности зачаровывало сознание, усмиряя стук пылающего сердца. Ощущение сладостной неги заполняло плоть, а внизу живота, там, где зарождалась новая жизнь, отзывалась трепещущим биением крохотная живая сущность. Это было настолько необычным, особенным и нежным, что хотелось навсегда сберечь такое желанное чувство соединения матери и ребенка. Ничего подобного при беременности Дашей она не испытывала. Из забытья вывел скрипучий голос Власьевны:
– Очнись, голубушка! Время омовения… – бабка усадила ее в наполненное теплой водой корыто. Подлила пахучего снадобья и вода закипела мыльными радужными пузырями. Добавила кипятка из ковшика.
– Горячо, бабушка!
– Терпи, золотко! Так надо, – подлила еще.
– Ой! – Светлана не могла терпеть, вода жгла бедра, живот.
– Все, все, – Власьевна руками взбивала пену. – Сейчас привыкнешь. – Из стеклянного пузырька налила себе в ладони яркого золотистого средства и стала втирать в волосы девушки. – Вот из яичных желтков тебе шампунь. Яйца перепелиные, свежие. Если к ним толченый корень тысячелистника добавить, никакие немощи волосу не страшны. Густыми, сильными и здоровыми расти будут. А сухие тертые цветки пижмы туда растворить, так молодость и красота навсегда с тобой останутся.
– Откуда вы все знаете, бабушка?
– А у меня в роду травники да знахари были. От прапрабабушки идет у нас по женской линии. И долголетие и знания тайные ведовские…
– Вы людям помогаете, лечите?
– Конечно, помогаю. На вашу медицину надежды никакой. Чего она может? Только резать да таблетками травить. В корень болезни зреть надо, а не последствия исправлять. А причина – она глубоко порой спрятана. Хворь, это ведь итог поступков греховных, а то и помыслов. Душу-то грязью замажут, ненависть затаят, завистью изойдут, – вот и результат!
– Как же это происходит? – Светлана с наслаждением ощущала, как серебристая пена щекочет плечи. Власьевна мягкой мочалкой долго и тщательно терла спину, подливая горячей воды.
– А так и происходит. Люди ко мне с добром, с трудностями, немощами своими приходят, а я им разум, сущность духовную очищаю, пятна, скверну словом отмываю, заклятиями древними колдовскими кривду спрямляю. Не всем помочь могу. Далеко не всем. Бывало, придет к тебе человек, а на нем и места живого нет. Мертвечина одна и тлен. Сгнило все внутри, лишь струпья да язвы от дел невиданных, злодейских. К такому и прикоснуться-то страшно.
– А вы в бога верите, бабушка?
Власьевна вздрогнула, остановилась. Рука с мочалкой опустилась, струйка мыльной воды лилась на пол. Она долго в раздумье молчала, затем произнесла глухим чужим голосом:
– Верю, девонька! Верю… Я ведь в крещении раба Божья Елена, – она похлопала по плечу. – Встань, голубушка.
Светлана поднялась в корыте, и бабка стала мыть ей ноги, живот. Обмывала со всех сторон, споласкивая теплой чистой водой.
– Меня Паисий в церковь не пускает, боится, что я прихожан смущать буду. А мне много и не надо. Пройду мимо, на купола и кресты, на голубка витого взгляну, вот и все. Бог, он ведь всегда с нами. Кто-то принимает его, кто-то нет. Некоторые борются, что-то себе доказать пытаются. Глупые, никчемные люди. Не понимают, что Господь это и есть благо. Все каких-то выгод, власти, счастья ищут. И я такая была…
– Ой, Власьевна, расскажите! – Светлана стояла чистая, нагая, будто светящаяся изнутри.
– Давай воду выплеснем за порог. И еще раз омыть тебя надо.
Они вдвоем доволокли корыто до входной двери. Открыли и разом опрокинули. Вода с шипением полилась с высокого крыльца. Вернулись в горницу, и бабка опять налила кипятка. Чуть разбавила студеной водой из колодца, и девушка вновь погрузилась в эту своеобразную ванну. Ведунья вспенила воду, взяла мягкую губку. Подлила чего-то черного, пахнущего скипидаром и дегтем.
– Так вот, красавица! И я молодой была. Страсти бурлили нешуточные, устали не знала ни в работе, ни в любви. Делала, что хотела, парней с ума взглядом одним сводила, у ног валялись, все мои желания исполнить рады были. Слава обо мне нехорошая шла. Мы не здесь, в другом большом селе жили. Да только сделать ничего не могли. Я всех, кто мне нравился, кого хотела, брала без спроса и всякого сопротивления. Упивалась могуществом, силою своею колдовской. И мать и бабушка предупреждали, что не кончится это добром. Батюшка образумить пытался, вожжами в сарае отхлестал. А только не слушалась я, не принимала близко опасения родных.
И тогда замуж выдать меня решили. Нашли парня видного, из семьи богатой. Родители его до революции прииск золотой держали. Потом в Маньчжурию с атаманом Семеновым бежали. А тот здесь за кладами спрятанными присматривал, с оказией в Китай вывезти хотел. Только не глянулся он мне, не желала я мест родных покидать. И погулять хотелось, уж больно сладостно это было – на чувствах играть. Пока не случилась из-за меня поножовщина страшная. Трое калеками остались, двоих на кладбище снесли. Я в город подалась, гнева людского испугалась. Там на фабрике швеей-мотористкой трудилась, в общежитии жила. От поклонников отбоя не было, да только уже не так и радовало это. Взрослее стала, осмотрительней. Сама не заметила, как влюбилась в военного одного, представителя наркомата обороны. Николаем звали. Он у нас на фабрике в длительной командировке был. Крупный такой, высокий. Как только не старалась привлечь к себе! Все будто о стену каменную. А я так и взбесилась будто. «Все равно моим будет!» – сама себе поклялась. Всю силу свою на кон положила, душу измочалила, помощи у духа нечистого просила. Сдался Николай, не устоял.
Какая у нас страсть была! Он с ума сходил, я просто таяла в его руках. Такие острые, яркие чувства мало кому доступные. А мы просто купались в них, готовы были неделями не вылезать из постели. Все это подогревалось снадобьями заветными, да ягодой приворотной. Он ничего не знал. Ласковый, будто теленочек, жаркий.
Когда закончилась его командировка, уехал он служить на границу. Признался, что у него жена и двое детей. Но я-то знала, что никуда он от меня не денется. Писал мне письма заказные, длинные. Встречи желал долгожданной. Вскоре вернулся к нам в город, и все закрутилось по-прежнему. Но мне этого было мало. Поставила ему условие жесткое – или я выхожу за него замуж, или… Он пропал, и вскоре прислал телеграмму. Звал к себе в Белоруссию в военный городок. С женой развелся, детей бросил. Все ради меня.
А мне видение было. Нельзя за него замуж выходить, несчастлива буду. Да только сама не могла без него жить, без ласки его, без глаз ясно-голубых, без рук нежных и чутких. Бросилась к нему, ни о чем думать не желала, всем жертвовать готовая была, лишь бы всегда рядом быть.
Поженились с ним, и стала я женой командира. Весь гарнизон на свадьбе гулял, я будто королева на балу. Офицеры глаз не сводят, начальники на танец в очередь выстраиваются. Да только не смотрю ни на кого. Вот он мой Коленька ненаглядный, любовь единственная, неповторимая. Счастлива была до самого края.