Звенья цепи
Шрифт:
Светлана в исступленной безысходности каталась у ее ног, вымаливая прощение своему будущему ребенку. Билась головой о плетень, заламывала руки, с печалью и тоской глядя в глаза Алёны.
– Не надо расстраиваться, голубка! Вспомни, какая судьба ему уготована была? Будут дети у тебя. Только девицы одни. А чтоб ты успокоиться могла, я до родов с тобой буду, – она коснулась лица, и Светлана почувствовала, как что-то раскаленное и тягучее, будто воск, входит в нее, растворяясь, сливаясь с ее собственной сущностью. Перед глазами загорелись яркие вспышки, небо опрокинулось на землю, дрожащая судорога пробежала по телу. Жуткий звериный вой и крики первых петухов – последнее, что услышала она. Голова запрокинулась назад, тело изогнулось, волосы разметались по земле, и Светлана провалилась в долгий глубокий обморок.
* * * * *
Яркая, кроваво-красная заря поднималась с восточного направления. День обещал быть ветреным и жарким. Багровый край раскаленного солнечного диска чуть показался над горизонтом, высвечивая кучевые облака блестящей розовой каймой. Умытые растения разносили благоухание пыльцы, пчелы уже вовсю трудились, погружая острые хоботки в радужные цветочные рыльца. Щебет птиц и радостное гудение насекомых нарастали с каждой минутой, принося в мир знамение нового летнего дня. Утренний ветерок чистыми волнами доносил дыхание леса. Жаворонки звенели высоко в небесах, резвились, кувыркались в бескрайнем синем просторе. Вся природа ликующе и весело просыпалась ото сна, стряхивала наваждение ночи и коварство грозовых ливней, плутовство назойливых вязких туманов.
Инок Варфоломей беспечно шагал пыльной тропинкой, обходя берег затянутого ряской пруда. Радуясь ослепительной идиллии природы, светлыми глазами вглядывался в далекую синеву небес. Ощущение покоя и блаженное счастливое настроение не оставляли его. Страшная бурная молодость, жуткая бессмысленная гибель жены и сына остались далеко позади, лишь изредка напоминая о себе острой щемящей болью. В такие минуты глубокая молитва спасала от хандры и уныния. За годы, проведенные в монастыре, он научился постом и тяжелой работой отвлекать себя от ненужных воспоминаний, посвящать все мысли и душевные устремления нестяжательному искреннему служению.
Трудно и невыносимо было поначалу. Внутренний протест и неприятие монашеского устава подавлял немалым усилием воли, сердцем понимая, что не осталось другого пути. Терпеть, не падать духом помогали братья, с удивительным теплом и радушием принявшие его в монастырскую семью. Плоть сокрушалась непосильным трудом, тело дошло до изнеможения, постная пища казалась отвратительной. Вода и черствые опресноки долгое время составляли его рацион. В редкие праздники ложка подсолнечного масла, да мера свежих лесных ягод оживляли скудный стол. Так назначил игумен Нафанаил – наместник Свято-Успенского мужского монастыря, что каменными стенами и золочеными куполами широко раскинулся в Красных Сопках.
Когда Варфоломей, тогда еще Михаил Бойков, бывший грозой красноярских коммерсантов и известным криминальным авторитетом, пришел к нему на поклон и в полном глубоком раскаянии попросился в монастырь отрекаясь от всего мирского, Нафанаил долго раздумывал. Дал испытательный годовой срок, не вполне веря, что молодой, надломленный судьбой парень сможет выдержать монашеское служение. Наместнику нравилась его открытая простота и глубокое душевное покаяние. На затянувшейся мучительной исповеди тот рассказал ему о своих тяжких поступках и похождениях. Дрожащим голосом, не сдерживая горьких очистительных слез, Михаил отрешался прошлого, твердо клянясь не сходить больше с пути праведного, до конца жизни посвящая себя и все помышления Господу. И отпустил грехи Нафанаил, видя глубину раскаяния отрока. Назначил епитимью суровую и строгую, отлучив от общего монастырского стола.
Целый год послушник работал в каменоломне, обтесывая гранитные глыбы для ремонта монастырских стен, на невыносимом солнцепеке обрабатывал землю в полях. Долгими зимними вечерами ухаживал за скотиной, убирал снег, рубил полыньи на реке, до конца выстаивая утренние и вечерние службы, всенощные литургии, не имея и минуты покоя. Краткий ночной сон не ослаблял нарастающую усталость. Вскоре и ходить стало тяжело, настолько силы телесные оставили его. Но глаза горели, непрестанная внутренняя молитва укрепляла дух, очищала сердце, не позволяя вернуться грозной памяти. Игумен, видя его старания и упорство, смягчил испытание. Перевел на кухню, разрешил вкушение пищи вместе с братией. Михаил чувствовал, как благодарно трепещет душа, как причащается он Духа Святого, как все вокруг расцветает невыразимо прекрасными тонами. Как люди, все великолепие вокруг раскрываются навстречу тонкими ослепительными изображениями, в коих живет лишь верность и доброта. Странно, но все искаженное, злое куда-то исчезло, он его просто не замечал, находясь в упоительно сладостном расположении. Братия и старцы предупреждали о прелестности неземной эйфории, говорили, что это лишь первая ступень к правильному монастырскому житию. Он чутко внимал сведущим монахам, старался придерживаться мудрых советов, посвящая досуг чтению святых книг и молитвенным песнопениям.
Наконец настал долгожданный день монашеского пострига. Он и еще трое послушников с радостным благоговением приняли чин пострижения в малую схиму и нареклись новыми именами. Так стал он иноком Варфоломеем, принеся строгие обеты. До конца жизни облачился во власяницу и рясу, надел пояс во умерщвление плоти и обновления духа. Нафанаил накинул на него мантию, покрыл голову черным шелковым клобуком. Вложил в правую руку сияющий золотой крест и горящую свечу, как напоминание о том, что монах призван быть светом мира. В завершении игумен произнес краткую напутственную молитву о восприятии ангельского образа и облачения во всеоружие Божье для беспощадной брани с властями и миродержителями тьмы. Одежда воспринималась как воинские доспехи, а жизнь монашеская — как борьба с дьяволом.
Все это вспоминалось иноку, бодро шагающему среди зарослей бурьяна и крапивы. Батюшка Паисий послал съездить на станцию в аптеку за лекарствами. Несколько лет уже хворает старец. Возраст, фронтовые ранения дают о себе знать. За девяносто ему, но крепок духом, да и тело слушается. Службу в храме сам проводит, хоть и тяжело за аналоем стоять. Голос надтреснутый, но еще сильный, густой. Суров старик. И к себе и к прихожанам. Грешников жалует, но послабления не дает, спрашивает круто. Сам причащает и исповедует, а после валится без сил на кровать. Отлежится, Господу хвалу воздаст за прожитый день, а наутро вновь литургию служить. Помогает Варфоломей, за стариком ухаживает, храм в чистоте и порядке содержит. Миряне, сами пожилые, пособляют в делах хозяйственных, кормят их с батюшкой, пищу готовят, хлеб для причастия пекут. Нравится монаху такое житие, видит он радость и бескорыстную помощь людскую. Сам ведь жил здесь когда-то, много знакомых лиц вокруг. Сначала дивился народ Мишкиному преображению, потом привыкли, отнеслись с уважением и пониманием.
Идет инок, райский щебет птиц певчих слушает. На душе легко и спокойно. Тропка под ногами бежит, жаркий ветерок лицо овевает, в травах духмяных прячется. Макушка лета, седьмое июля – Рождество Иоанна Крестителя, великого Предтечи, возвестившего явление Сына Божьего во плоти и крестившего Его в Иордане. Надобно успеть вернуться к заутрене, помочь Паисию в праздничной службе. Будет много прихожан и приезжих мирян с дарами. Варфоломей ускорил шаг.
Повернул, огибая дикие кусты боярышника, и резко остановился, не веря своим глазам. Возле покосившегося плетня в растерзанной грязной исподнице с обнаженным окровавленным плечом, среди зарослей мальвы и лопухов лежала молодая женщина с клубками репейника в спутанных волосах. Он сразу узнал Светлану, ту милую и дорогую для него девочку, с которой в далекой юности был у них краткий замечательный роман. Ведь совсем недавно, два дня назад встретил ее с теткой. Понял, что она не признала его, пошел дальше, с улыбкой вспоминая те далекие чудные дни.
И вот она здесь в таком жутком виде. Да жива ли? Он наклонился, нащупал едва бившуюся жилку на шее. «Слава тебе, Господи!» – легонько и настойчиво хлопал по щекам. Девушка не реагировала и никак больше не подавала признаков жизни. Инок растерялся, не зная, что ему делать. Оглянулся вокруг в поисках живой души. Безлюдные окрестности ответили ему полным безразличием. Тогда поднял ее, подхватил на руки. Скорым широким шагом бросился назад, к сияющей куполами церкви. Вбежал в придел, отворил дверь своей кельи. Опустил Светлану на жесткое деревянное ложе, подложил подушку, развязал и снял грязные лапотки. Сбегал за водой и чистым полотенцем осторожно стал отирать запекшиеся пятна крови на плече. Открылись четыре глубокие царапины, как от когтей зверя. Омывая лицо и шею, с удивлением заметил старинный раскольничий крест на серебряной цепочке, подивившись красоте работы мастера.