Звенья цепи
Шрифт:
Глава 12
Двери избушки открыты настежь. Собачья цепь оборвана, будка пуста. Священник мягко постучал и, не дождавшись ответа, вошел в горницу. Возле жесткой кровати, на которой возлежал раненый Василий, сидела, понурив голову, старая Власьевна.
– Пришел, соколик! Сам пришел… Знала, что объявишься, – она обернулась к нему.
– Здравствуй, Лена!
– Здравствуй, Сашенька, герой мой последний, сладостный… Имя-то свое позабыл? А я помню.
– Ну как он? – Паисий кивнул
– Отходит Васенька! День, ночь протянет, не больше. Ты уже все знаешь, – слезы текли из глаз. – У тебя она?
– У меня. Варфоломей с ней остался. Нельзя ее отпускать. А я к Нафанаилу собрался.
– Значит все, как надо идет! Устал жить, Саша? Господь призывает? Меня возьми с собой…
– Возьму, Лена! – он присел рядом. – И Василия… – взял ее ладонь, сжал крепко. – Простишь меня? Ведь от храма тебя отлучил, благодати Божьей лишил.
– А благодать Божья тебя и не спросила! Вон как все обернулось. Через других спастись пытаюсь. Через жену любящую, за мужа в плен бесовский уловленную; сына своего невинного, всю жизнь за меня страдавшего, себя в жертву принесшего. Через муки душевные, дикие и страшные, красоту, молодость пропащие. Через осознание пагубности собственного существования и невозможности что-либо изменить. Ведь я в неволе прозябала, шага без ведома духа нечистого сделать не могла, заложницей пороков, страстей своих была, сколько горя, несчастий принесла! Думаешь, не понимала ничего? Ведь это наше семейное проклятье, наказание всему роду. И нет избавленья без сторонней помощи, без чистой невинной жертвы. Сколько родичей моих пыталось эту цепь разорвать! Только гибли в расцвете лет по разным нелепым случайностям, а то и на войнах жизнь за Отечество сложили.
Я, как к свету потянусь, – тут же вокруг смерть, напасти, бесчестье, презрение. Потому и с тобой рассталась, не захотела душу твою губить. Да опоздала, семью разрушила. Ты молодец, устоял, нашел правильный путь. Но для меня последнюю тропинку отрезал! Не принял покаяния, двери на замок закрыл. Не захотел грех общения с ведуньей на себя брать? Ведь я с признанием к тебе шла, искру надежды в груди лелеяла. А ты задул ее, искру-то! Даже слушать не захотел…
– Прости, Лена! – в глазах батюшки стояли слезы. – Сколько уже, лет тридцать прошло? Обида на тебя сердце жгла! Как узнал, что Власьевна ты и есть, даже злорадство в душе поднялось. Видеть тебя не хотел…
– Ладно, Сашенька! Забыла давно. Я тебя поняла и простила. Теперь сама покаяться хочу. Огорчение прошлое снять.
Она трясущимися морщинистыми руками гладила его лицо. Перед ней сидел тот бравый герой-орденоносец, пылкий и неутомимый, более полувека назад потерявший голову от ее неудержимых бурных ласк. Из-за нее лишившийся семьи, карьеры, благополучия. И из-за нее же во славе Божьей воссиявший, посвятивший жизнь церковному служению, беззаветной помощи слабым духом, нуждающимся в слове пастырском.
– Прости и ты меня, Паисий! Использовала тебя в утехах сладострастных, не задумываясь о последствиях. Все вершилось вопреки воле моей, прожила жизнь как в дурмане. Здесь, сейчас, перед сыном своим умирающим прошу: – прости меня! Прости, Саша! Господи, спаси душу мою окаянную! – сильнейший острый удар в сердце сбил дыхание, заставил согнуться в судорожном поклоне. – Забери меня! Не могу больше… – слова стыли на губах. – Кончилось время мое, чую костлявую, рядом стоит, ждет!..
За окном послышался длинный автомобильный гудок. Сын старосты приехал за батюшкой.
– Собирайся, Лена! Тебя с Василием к себе определю. Там дальше видно будет! – Паисий вышел к машине:
– Привези людей, Василия в храм отнести надо. Потом в Сопки поедем.
Шофер развернулся, уехал. Вскоре появился с тремя мужиками. Вместе вынесли кровать с умирающим Василием. Подняли на плечо, понесли к церкви. Следом шла Власьевна и Паисий. Занесли в придел, опустили в комнате протоиерея. Вышел Варфоломей, выглянула из кельи Светлана. Ужаснулась, увидев раненого, прикрыла губы ладонью. Обняла старушку, заплакала.
– Это из-за меня он, бабушка!
– Не плачь, голубка! Так было надо…
– Он умрет? Не прощу себе никогда… – слезы скатывались по щекам. – За что нам все это?
– Так нужно, девица, – повторила Власьевна. – Не наше дело – Промысел Божий осуждать! Прими все как есть и не сокрушайся боле. Нет твоей вины.
– Оставайтесь здесь, меня ждите! – Паисий озабоченно и строго хмурил брови. – Вечером вернусь.
– Поехали, – бросил водителю. Вместе вышли за ограду, сели в машину, тронулись в путь.
Свято-Успенский мужской монастырь высокими каменными стенами широко раскинулся на крутом берегу Енисея. Могучая сибирская река несла полные воды мимо башен старинной обители, сияющих крестов и пламенеющих в лучах восходящего солнца позолоченных куполов. Дикая непокоренная тайга сумрачной стеной стояла по обоим берегам. Сильный яростный ветер гнал речную волну, завывал меж строений и уносил вдаль разрозненные обрывки мыслей. Казалось, сама природа сотворила это суровое аскетичное место, благословила на подвиг и воздержание. Отсюда с высоты открывалась обширная водная даль и седые облачные леса, острые прибрежные скалы и коварные перекаты на бурлящем мелководье. Небесный простор расстилался совсем рядом над головой, низкие тучи чередой проплывали на север, унося с собой напряжение летних гроз и величие громовых раскатов.
Ворота монастыря гостеприимно открыты. Звенят колокола, возвещая праздник Рождества Иоанна Предтечи. Прихожане с радостью в глазах собираются на службу. Много приезжих с окрестных сел и небольших, затерянных на просторах края городков. Славна обитель праведным житием монахов и чудотворными иконами старого письма. Здравствует в дальней уединенной келье святой схимник Нектарий, помнящий, как говорят, самого царя-батюшку, будучи у него в свите блестящим молодым кавалергардом. Через войны и несчастья прошел Нектарий. Расстрел близких и вражеский плен, соловецкие лагеря и гонения. Все перенес, выдержал. Огонь веры сберег под сердцем, в страданиях выстоял, не сломался. И вот нет уже мучителей на свете, пала власть бесовская, в земле истлели палачи и гонители. Вновь над Русью льется свет православный, люд божий как прежде хвалу Господу воссылает. Стоят монастыри нерушимо, новые храмы появляются вопреки памяти кровавой, богоборческой. Молится старец о делах державных, о грешниках великих, власть предержащих. Многие к нему на поклон, на исповедь, просто приложиться к руке святоотеческой. Слаб здоровьем схимник, но в затвор не торопится. Тянет его к братии, к мирянам простым, страждущим. Глубока и животворна молитва старца, над головой, будто нимб светится. Берегут Нектария в монастыре, кроме служения литургии и духовничества давно уже никаких послушаний наместник не требует. Да и то, немощен старик, но духом тверд. Сядет где-нибудь под рябинкой на солнышке, греется. Молчит все больше. Иноки вокруг него словно птенцы перед наседкой. Соберутся кружком, псалмы поют, о жизни прошлой спрашивают. Любит вспоминать Нектарий былое. Голос тонкий, заливистый. Где и улыбнется ненароком. И будто озарится все вокруг него тогда.