Звенья цепи
Шрифт:
А тут еще и супруга узнала об их отношениях. В приступе невиданной ревности запалила ей сарай. Огонь перекинулся на жилое помещение, и весь дом с постройками сгорел дотла. Их связь открылась, ему объявили строгий выговор, осудили скорым товарищеским судом. С большим трудом удалось замять дело в отношении поджога. Елена отказалась писать заявление и уехала из села. Он долго, мучительно переживал случившееся. Было жалко жену, но жить с ней по-прежнему он не мог, испытывая ненависть к себе и никак не находя душевного равновесия. Пришло ощущение отчуждения, понимания, что ты лишний в этой жизни. После развода уволился, собрал чемодан и, никому ничего не сказав, уехал в Москву, сам не понимая зачем. Хотелось повидаться с боевыми друзьями и, уже на пятом десятке, начать жить сначала. Трогательные встречи, слезы у Вечного огня, память о погибших товарищах встряхнули его, вселили в сердце свежие ощущения. Зашли в храм поставить свечи, заказать молебен. И там вдруг, как вспышка молнии, появилась эта мысль. Долго беседовал с батюшкой, выпытывая подробности учебы в семинарии и получения священного сана. Этот путь казался единственно верным и правильным.
Паисий нахмурил седые брови, налил еще чашку крепкого чая. Выглянул в окно, в который раз подивившись расстилающейся благодати. Утро свежими дуновениями проникало в открытое окно, делало мир чарующе-прекрасным, уносило прочь тревоги и вечерние заботы. Он слушал птиц, вдыхал растворенный в воздухе благоухающий нектар, подставляя лицо солнечным лучам. Жизнь во всем великолепии простиралась перед ним. Сколько раз вот так встречал он рассвет! Сочтены дни его жизни, чувствовал старик леденящий могильный холод. Да и то правда, зажился на свете. Все было у него, – и подвиг ратный и любовь чистая, глубокая. Пока не встретил ту, которая одарила неземным плотским блаженством, разбила сердце и зажгла безумную страсть. А потом забрала с собой все, что было, оставив пустоту и разочарование. Будто готовила к другой жизни, прямой и благостной, единственно верной для его измученной души. Принял Господа, воссиял падающей звездой, как стебель поникший потянулся к небу. Все стало другим, жизнь мира бушевала где-то рядом, не затягивая в свою орбиту, не вызывая желаний. Только церковное служение, упоенное молитвенное состояние, духовная помощь людям, слова утешения и поддержки составляли его внутренние устремления.
Настоятель Свято-Богоявленского храма закончил утреннюю трапезу. Прошел в ризницу, где хранились облачения и священные сосуды. Неторопливо выбрал зеленую праздничную ризу к утренней службе в честь Рождества Иоанна Крестителя. Раздался осторожный стук в дверь:
– Разрешите, отче? – инок ждал позволения, не решаясь войти в алтарь.
– Проходи, Варфоломей. Уже вернулся?
– Нет, батюшка! Не добрался я до станции…
– Что так? – Паисий вопросительно глядел на смущенного отрока.
– Тут такое! Не знаю с чего начать…
– Начни с начала, – усмехнулся старик. – Что у тебя за тягота?
Инок сбивчиво поведал, как сегодня утром встретил лежащую в беспамятстве Светлану, как принес в свою келью, и что она ему рассказала о своих злоключениях. Как не приняла святую воду и как билась в припадке. Паисий, не перебивая, выслушал встревоженного монаха.
– Я не знаю что делать, батюшка! Как и чем помочь? – Варфоломей со слезами на глазах вглядывался в посуровевшее лицо своего духовника. – Ведь она в погибель мчится! И невинную жизнь ребенка у нее забрать хотят! Не было другого выхода, сами видите…
– Ну, пойдем, взглянем на твою красавицу, – он снял с вешалки тяжелую ризу. – Помоги облачиться…
Надев поверх серебряную епитрахиль и сияющую алмазным крестом митру, протоиерей вместе с иноком направился в келью. Приоткрыв дверь, Паисий увидел спящую молодую женщину с измученным бледным лицом. Грязная окровавленная исподница выглядывала из-под наброшенного покрывала. Она вдруг открыла глаза, растерянно подскочила на кровати.
– Не пугайся, чадо, – батюшка во всем блеске праздничного облачения шагнул к ней. – Как зовут тебя?
– Светлана, – она с удивлением взирала на них. – Простите меня!
– Бог простит… – Паисий пока не знал, как поступить. – Что у тебя стряслось? Все так, как рассказал Варфоломей?
Она подавленно кивнула. Смотрела на священника с мольбой в глазах. Понимала – больше помощи ждать неоткуда.
– А что с Василием? Жив ли?
– Я не знаю. Видела только, как зверь отшвырнул его.
– Это Власьевна тебе крест дала? – голос Паисия дрогнул. Сколько раз этот крестик был перед глазами на груди его жаркой Елены! Такое не забудешь и на смертном одре.
– Да, это ее крест…
– А ты крещена ли?
– Крещена, батюшка! Здесь, в этом храме двадцать лет назад. Вы меня и крестили!
– Вот как! – удивился протоиерей. – Так ты местная?
– Нет. Я бабушки Полины внучка. Сюда в детстве приезжала.
– Знаю ее. Добрая прихожанка. С тобой только что делать? Ума не приложу, – он глубоко задумался. – Ладно, Варфоломей, накорми ее, да чаю побольше. И ни на шаг не отходи! После службы загляну к вам.
Праздничный молебен пролетел быстро. Хор из прихожан протяжно и тонко выводил величавые псалмы. Роль дьякона исполнял старик Арсений – бессменный церковный староста, прислуживающий в алтаре при освящении святых даров и помогающий вести литургию.
Светлана вкусно и плотно позавтракала. С большой кружкой горячего чая сидела на жестком деревянном ложе, слушая рассказ Михаила о его прошлой жизни. Когда он начал говорить о гибели жены и ребенка, непроизвольно перебила его:
– Как, разве не бандиты из мести убили твою семью?
– Что? – он удивленно смотрел на нее. – Откуда эти слухи, Света?
– Мне Лариса сказала. Так все в деревне считают.
– Ну и ну! – улыбнулся криво. – Ничего подобного! В подвале находился бойлер для горячей воды. Ночью был перепад напряжения, короткое замыкание. Загорелась проводка, а вместе с ней деревянная обшивка. Катя с Сережей даже ничего не почувствовали, угорели во сне. Огонь до их комнаты не добрался, пожарные успели погасить. Ворвались в дом, а они уже не дышат, – он отвернулся, смахнул набежавшую слезу. – Сыну полгода было…
Она с немым состраданием смотрела на него. Хотелось подойти, обнять несчастного монаха, как-то утешить. Ее Мишка, сорванец и озорник сидел рядом, изменившийся до неузнаваемости, пряча глубоко в себя боль безвозвратной утраты. Тяжелые морщины избороздили лоб, лицо хоть и молодое, но познавшее горечь утрат, оставалось светлым.
Вошел Паисий, успевший переодеться в черную рясу, с высоким посохом в руке. Смотрел пронзительно и строго.
– Вот что! Ты оставайся, гляди за храмом да за ней присматривай. Никуда не отпускай, здесь, в келье запри на замок. А ты, красавица смирна будь, слушайся отрока, не выходи отсюда и меня дождись. Я к вечеру вернусь, даст Бог!
– Куда вы, батюшка?
– В Красные Сопки иду, Нафанаилу кланяться. Помощи просить буду, сами не справимся. Чую, сеча будет жуткая. Надобно души не только свои спасать…
– Батюшка, да дойдете ли?
– Не волнуйся, тут по лесу семь километров всего. Сын Арсения меня на машине отвезет. Так что ждите к вечеру.
Паисий выбрался из кельи, оглядел горизонт, поднял седую голову к небесам, осенил себя крестным знамением и зашагал по дороге в деревню, направляясь к дому Власьевны.