Звенья разорванной цепи
Шрифт:
Такие сведения мог ему передать лишь человек, работающий в «Сулу-хане». Следовательно, под подозрение попадали два конюха, повар и его помощник — мальчишка-поваренок, конторщик и три прислужника, накрывающие столы в чайхане и убирающие в комнатах за постояльцами. Можно предположить, что имам Джума-Джами при постоянных и дружески-деловых отношениях с Энвером не очень-то ему доверяет и потому держит в «Сулу-хане» своего лазутчика. Подобный вывод огорчал Дервиша больше всего и заставлял беспокоиться о будущем.
— Хорошее донесение, подробное и основательное, — нарушила молчание курская дворянка, отложив в сторону бумагу. — В связи с военными
На следующий день с утра пораньше поручик Екатеринославского кирасирского полка Остап Чернозуб отправился в штаб-квартиру гарнизонного батальона и встретился там с его командиром — подполковником Шаболдиным. Он передал подполковнику стрелу, но без полоски холста с татарской надписью и свой рапорт, в коем описывал случившееся в «Сулу-хане» и требовал разбирательства по существу дела. Это не вызвало у командира батальона никакого энтузиазма. Он сказал кирасиру, что татары здесь пошаливают давно, а коль стрела никого не задела, то и причин нет начинать следствие.
Гораздо больше Шаболдина заинтересовало прибытие в крепость, его командованию вверенную, княгини Мещерской, супруги заместителя управляющего конторой Севастопольского порта. Он что-то уже слышал об этой женщине, хотя и занял свою должность относительно недавно, полгода назад, будучи с повышением в чине переведен из Копорского пехотного полка. Чернозубу пришлось довольно долго отвечать на вопросы любознательного штаб-офицера. Сошлись на том, что завтра подполковник нанесет визит знатной даме в ее апартаментах на постоялом дворе между десятью и одиннадцатью часами утра.
Тем временем сама Аржанова беседовала с Абдулла-беем из рода Ширин, при хане Шахин-Гирее бывшем каймакамом, то есть управляющим округом Гезлеве, и его младшей сестрой Рабие. Беседа протекала в саду городской усадьбы татарского вельможи, под журчание фонтана, в тени огромного тисового дерева, на хорассанском ковре, расстеленном на невысоком квадратном топчане под ним. Абдулла-бей по традиции угощал дорогую гостью кофе, сладкими коржиками «къурабие», засахаренными фруктами.
Восточный этикет позволял ему при этом полулежать на подушках, курить кальян, с умилением наблюдать за детьми от четырех его жен, играющими неподалеку в прятки. Рабие, чья красота с возрастом не увядала, а только делалась более пышной и яркой, с обожанием смотрела на русскую подругу. Ведь они давно не видались.
Аржанова приехала к Абдулла-бею с просьбой о сотрудничестве. Он по-прежнему принадлежал к так называемой «русской партии», имевшей среди крымско-татарской знати немало сторонников. В 1783 году крымчанин вместе со старшим братом Мехметом оказал русским большие услуги, обеспечив спокойное и бескровное отречение от престола последнего крымского правителя — светлейшего хана Шахин-Гирея. Награда за таковое деяние была щедрой. Род Ширинов существенно увеличил свои земельные владения на востоке полуострова. Да и в округе Гезлеве Абдулла-бею передали поместья двух мурз, по глупости и упрямству сбежавших в Турцию.
Курская дворянка рассказывала бывшему каймакаму о штурме османской крепости Очаков, о молодом султане Селиме, пожелавшем снова оккупировать Крым, о татарском недоумке Бахт-Гирее, согласившемся занять странную должность хана, у которого нет ханства. Абдулла-бей только улыбался. Рядом с ним на подушке лежал переплетенный в желтую сафьяновую кожу томик стихов Гийаса ад-Дина Умара ибн Ибрахима ал-Хайама. Этот знаменитый персидский поэт, философ, математик и астроном жил в XI столетии в провинции Хорассан.
Абдулла-бей выучил персидский язык, равно как и французский, в медресе для детей султанских придворных в Стамбуле, затем путешествовал по Европе, участвовал в Первой русско-турецкой войне и летом 1770 года наблюдал разгром османской армии при реке Кагул. Крымско-татарский отряд спасся, вовремя бежав с поля битвы в крепость Ак-керман. С тех пор блестящий представитель старинного и богатого рода Ширин разуверился в мощи повелителя всех правоверных. Он поставил на пришельцев с далекого Севера и не прогадал. Но успех в жестокой игре не изменил его характера, довольно-таки флегматичного.
Ныне, перечитывая произведения Умара ибн Ибрахима ал-Хайама, крымчанин нашел в них подтверждение своим мыслям. Он решил переводить рубаи, или четверостишия на тюрко-татарский язык, дабы донести до соплеменников, еще не успокоившихся после недавних событий, великую мудрость древнего философа. В ответ на суровые речи русской путешественницы Абдулла-бей тоже процитировал стихотворение из книги, переплетенной в желтый сафьян:
«Мы из глины, — сказали мне губы кувшина, — Но в нас билась кровь цветом ярче рубина… Твой черед впереди. Участь смертных едина. Все, что живо сейчас, завтра — пепел и глина!»Аржанова сильно сомневалась в том, что завтра станет пеплом и глиной. Это как-то не входило в ее планы и абсолютно противоречило намерениям правительства императрицы Екатерины Второй. Подобных превращений россияне ожидали только от своих лютых врагов, а сами хотели жить долго, бурно, богато и счастливо, торжествуя победы, радуясь новым свершениям.
Однако намек татарского вельможи Анастасия поняла. Прибегнув к причудливому восточному красноречию, Абдулла-бей, человек умный, известный и влиятельный, отказывался снова помогать ей, вмешиваться в русско-турецкие распри. Не спеша покуривая кальян в саду, где в конце апреля распустились бело-розовые цветы на абрикосовых деревьях, где пели птицы, где фонтан вел неумолчный рассказ о чем-то прекрасном, но — увы! — непонятном, он вроде бы советовал Флоре забыть о таком фантоме, как долг службы, и взглянуть на окружающее иначе.
Рабие, подав вторую чашку кофе княгине Мещерской, встретилась с ней взглядом и в испуге опустила глаза. Русская путешественница сердилась. Если же Аржанова приходила в ярость, то никакого задушевного разговора у них обычно не получалось. А младшая сестра Абдулла-бея хотела побыть с подругой подольше и приглашала ее в турецкую баню, ведь сегодня среда — женский день в этом роскошном помывочном заведении.
Молчание становилось угнетающим.
Татарский вельможа, хитро щуря глаза, наблюдал за гостьей. Понемногу она справилась со своими чувствами. Никогда нельзя откровенничать с этими собаками-мусульманами. Сколько ни плати им золота, они останутся прежними — людьми иного, варварского кочевнического мира, чуждого христианским ценностям. Быть готовым к любой неожиданности есть удел всех, кому государыня поручила дружить с ними во имя единства великой Империи.