Зверь лютый. Книга 22. Стриптиз
Шрифт:
Здесь - поручней нет. Есть лошади. Которым и уцепиться нечем. А впереди - семь метров ледяной воды. В которой не только затопчут, но и утопят. И вас несёт туда. Масса. Слитная. То самое многоголовое существо, частью которого вы были совсем недавно. Когда с общей яростью и ненавистью кричали "Месть! Смерть!".
"И бысть ту сечя зла, и бе, аки гром от ломления копейнаго и от звука мечнаго сечения, и от щитовнаго скепаниа, и кровь, аки вода, лиашеся".
Копьё в конной атаке - вещь одноразовая. Воткнул во врага да там и оставил. Но всадники вытаскивают свои длинные кавалерийские
"Вы звали Смерть?
– Я пришла".
Заскочившие наверх засеки половцы, кинулись назад. Вниз, к своим коням, к своим со-ордынцам. Наши разноплемённые отряды, собранные на этом фланге, уже нервно ожидавшие неминуемого разгрома, радостно завопили и рванули вдогонку. Швыряя в спины отступающих всё, что не попадя.
Отступление на левом фланге орды превратилось в бегство, распространилось в центр, где последние нукеры погибли при безуспешных попытках вытащить тело хана, захлестнуло правый фланг, где кипчаки поняли, наконец, что их расстреливают в спину... Орда побежала.
Отмахиваясь от всего окружающего, не видя ничего из-за града летящих из-под копыт ошмётков снега, тщетно разыскивая своих, оставленных на берегу ручья перед штурмом, коней, стаптываемые обезумевшими, испуганными, носящимися по полю плотными массами "осиротевшими" табунами, половцы, кому повезло поймать лошадь и взобраться в седло, нахлёстывали нагайками, пытаясь, в паническом ужасе, в предчувствии смерти со всех сторон, оказаться как можно дальше, выскочить из этой "ловушки для человеков", из "чаши песочных часов".
"Оружья сталь слепила взгляд,
Круша людей за рядом ряд.
Враги неслись, как саранча,
Рубили, резали сплеча
И тех топтали сгоряча,
Кто медлил умирать, брат".
Ну во-от. Теперь и мне можно.
Типа: победитель - на арену! Оркестр, урежьте туш, пожалуйста.
Тит Лукреций Кар абсолютно прав:
"Сладко смотреть на войска на поле сраженья в жестокой
Битве, когда самому не грозит никакая опасность".
И чего я так переживал? И того боялся, и этого опасался, и из-за хрени всякой нервничал. А оно - вона как получилось, всё путём.
Выдыхай, Ванюша, чаще. Мы ж победили!
Моя свита, которая до этого момента пресекала все мои попытки сесть на коня, недовольно бурча, в лице Ивашки, двинулась со мной.
Осторожненько спустились по той же ложбине, что и Салман своих выводил, выехали на поле...
"О поле, поле...".
Кто ж тебя... так. "Усеял мёртвыми костями".
Да ещё - и пока не мёртвыми.
Зрелище поля средневековой битвы после боя... отвратительно.
Я уже рассказывал об этом. О поле Бряхимовского боя. О своём "Ледовом побоище". Здесь... ещё хуже. Кони. Они плачут. Они кричат от боли. Пытаются подняться, дёргаются, снова падают...
Их - дорезают. Если человека со сломанной ногой можно вылечить, то коня...
Табуны коней без всадников носились по полю. С болтающимися стременами, со сбившимися под брюхо сёдлами, часто - в крови, своей или человеческой, с зацепившейся за узду отрубленной рукой... или одиноким сапогом в стремени... с обезглавленным всадником, вцепившимся намертво мёртвыми уже руками в узду... с одной нижней половиной в штанах и сапогах... с непонятными... просто окровавленный кусок мяса в седле, постепенно сползающий вбок...
Двое моих всадников, из "копейных отроков" медленно проезжают по тому месту, где турма Салмана ударила в толпу половцев, что-то высматривая на земле. Пики подбирают? Вдруг, визжа и вопя, из круговерти коней и снега на них кидается группа в десяток кипчаков.
Парни выдёргивает пару этих "оглобель", торчащих из убитых, разворачиваются, сами поднимают своих коней во встречную атаку. Факеншит! Это ж сопляки, подростки! Противников же - впятеро! Но... как большие.
А сбоку на атакующих половцев налетает ещё один из моих, копейщик без копья. Его конь грудью сбивает кипчака вместе с лошадью, отбрасывает под ноги следующему. Тот тоже падает. Левый получает удар щитом... Странно: у моих - тарчи. Должен крепиться ремнём на шею. А здесь удар... Видно, что тарч, но - как кулачным щитом, "баклером". Здоров удалец. А ещё одного, правого... колющий удар палаша пробивает половца.
Кони проскакиваю мимо друг друга, и я вижу, как глубоко, насквозь, воткнутый клинок, выворачиваясь, рассекает, разрубает тело, опрокидывая назад и вбок верхнюю часть бедняги. Остальные джигиты поворачивают коней. Но всадник кидается на перехват. А с другой стороны налетают отроки. Визжа от восторга и выставив подобранные пики.
– - Удар хорош. Как звать удальца?
– - Вроде... Брусило. Под личиной не видать.
– - Выясни, Ивашко. Потолкуй с ним. За жизнь.
Надо присмотреть за этим... Брусилой. Не только за удары, щитом и палашом, но и за выручку своих отроков, правильную микротактику при направлении коня. "Брусилов" - сын Брусилы. Потомок этого парня так здорово отличится в 1916 году в Восточной Галиции? Наследственные стратегические способности?
– Представления не имею. Но какой-то намёк в парне есть. Надо попробовать. Командиров мне не хватает. И будет не хвать ещё долго.
Эйфория от успеха, от победы быстро сменилась... раздражением. На себя самого. На всё... это.
"На х... нах... до х...? Теперь расх... на х...".
Вот лежит молодой парень. Со снесённым наполовину черепом. На открытых стороннему взору мозгах ещё тают снежинки. Он, что, сделал мне что-то плохое?
А вон, совсем ещё подросток, скривившись как малый ребёнок в плаче, несёт в руках свои вывалившиеся кишки. Он в чём-то виноват? Не жилец. Единственное, чем можно помочь - прирезать.
Выгибается в сугробе ещё один. Стрела попала в спину. Ни достать её, ни двигаться с ней - не может. Но ещё елозит ножками по снегу. Прирезать.
Рядом другой. Пытается выбраться из-под упавшего коня. Выбрался. Вопит от боли. Похоже - сломана нога. Оставить здесь?
– Через час замёрзнет. Потом волки объедят. Взять в плен? Наложить лубки...
– Кто его тащить будет? Прирезать.
Эти люди... На них нет вины. Есть - беда. Под названием - "Зверь Лютый".
Какой-то лысый придурок за тыщу вёрст от их кочевий вдруг придумал себе, что детская смертность от половины до трети - плохо.
– Ну и что? Никто не возражает - плохо. Но мы-то причём?