Зверь, шкатулка и немного колдовства
Шрифт:
Калли взял в руки предмет обсуждения и начал вертеть и щупать. Бэррин даже затаил дыхание, готовясь узреть чудо эльфийский мысли. Светлый и так и этак простукивал и нажимал на деревянные стенки и металлические узоры. Механизм, приводящий в движение танцующие фигурки и создающий музыку, периодически позвякивал, то ли недовольно, то ли насмешливо. Калли даже позволил себе неодобрительную морщинку между бровями, когда минут через десять не добился никакого результата. На личике Светлого отражалось убеждение, что если уж он не нашел ничего, значит, никаких потайных отделений не предусмотрено в принципе.
– Думаю,- хохотнул Грым,- тут нужны совсем другие действия,- И тролль выхватил у коллеги шкатулку. Та выглядела столь хрупкой в его лапах, что Златко и Калли невольно вскрикнули, представляя, что сейчас произойдет.
Узрев то, что находилось под тканью, они дернулись еще раз. Переглянулись уже все трое. Златко протянул руку, а Калли шепнул:
– Осторожно.
Синекрылый понятливо кивнул и продолжил движение. Он чуть больше отвернул ткань, так, что все трое смогли увидеть кое-что еще.
– Так, зовите девочек. Нет, лучше сами к ним пойдем,- вынес вердикт Златко,- Похоже, это может быть опасно и понадобится вся наша сила, кроме того, они прибьют нас, если откроем без них. А хуже войны в доме не может быть ничего.
Какое- то время все молчали, потом одновременно понуро вздохнули и отправились переодеваться. Правда, когда парни легкой трусцой перебегали из домика в домик, Грыма обуяло сомнение.
– А если там вирши какого-нибудь влюбленного придурка? А мы девчонок ради них разбудим.
– Зачем тогда на них такие жуткие охранные символы рисовать?
– не согласился Златко.
– Чтобы никто не увидел, какая там бездарность написана?
– предположил эльф. Судя по хитринкам в синих глазах, сказанное являлось шуткой, а может, и под-начиванием.
– Ну, значит, получится, что мы девочкам отомстим. За что-нибудь. Что они последний раз нам плохое сделали?
– Э-э-э…- начал чесать маковку Грым. Дэй обвинять он мог до бесконечности. С Ивой было сложнее, слишком уж он привык ее защищать.
– Найдем за что,- усмехнулся уже в открытую Калли,- А если нет, то будет авансом.
Ребята засмеялись и продолжили движение. Разбудить девушек удалось только по тревоге. Ива и Дэй выскочили из комнат, сверкая боевой магией и злыми взглядами. Будь здесь враги, им бы точно не поздоровилось за то, что они подняли красавиц в столь неурочный час. Парням бы тоже досталось, но они успели очень быстро объяснить причину побудки. После этого ни травнице, ни гаргулье не хотелось уже прибить друзей на месте, злость на их лицах уступила место тревоге и опасению.
– Знаете, я теперь жутко боюсь всего, что так или иначе связано со снами,- передернув плечами, поделилась Ива,- У каждого есть право на какую-то суверенную территорию. Например, на сон. А когда и в него лезут… ты полностью беззащитен. Подло это как-то.
– Но действенно,- вздохнул Златко, по-прежнему не выпускающий шкатулку из рук.
– Возможно, поэтому и боюсь,- согласилась травница.- Ну что ж, не будем гадать, посмотрим, что там.
Синекрылый, а за ним и все остальные кивнули. Бэррин поставил шкатулку на стол и взглядом попросил всех приготовиться. У них были поводы переживать. Во-первых, они отлично знали, что в самую простую вещь можно заключить мощное заклинание. Во-вторых, символы, нарисованные на уголке сложенного бумажного листа, выглядывающего из-под разорванной обивки, принадлежали очень серьезной защитной магии. Ее уровень был необычайно высок и юным чародеям еще недоступен. Им только пару раз на картинках показывали, как она может выглядеть. Такие значки использовались достаточно давно, вернее, в древнем волшебстве, сложном и малоизученном. Ныне его считали слишком опасным и малоэффективным ввиду большой затраты энергии при получении весьма нестабильного и необязательного результата, способного с легкостью уничтожить и мага, и полгорода в придачу. Впрочем, как уверяли, некоторые малоизвестные и немногочисленные школы колдовства продолжали практиковать и изучать это направление до сих
Сейчас, протягивая пальцы к пожелтевшей бумаге (бумаге ли?), Бэррин сильно рисковал. Она запросто могла вспыхнуть огнем, опалив заодно и его руку. Колдовское же пламя погасить не всегда возможно. Своеобразной защитой могло быть и проклятие. Однако Златко решил рискнуть, иное поведение было бы противно его натуре, на чем он еще не раз будет попадаться.
На миг прикрыв глаза и вновь открыв их, дабы видеть, что подкинет ему судьба, тот из Бэрринов, кто носил прозвище Синекрылый, коснулся старого-престарого листа бумаги и осторожно потащил его из бархатного узилища. Теперь стали видны все символы, вычерченные на нем. Сомнений не осталось, это древние магические изображения. Охранные? Или все-таки что-то другое? Круг, несколько линий в нем, какие-то буквы из неизвестного алфавита, кажется, что-то восточное… или южное, еще непонятные каракули и закорючки. Но все прорисовано очень четко, совершенно невозможно заподозрить случайность или чье-то баловство. Перо скользило по листу, точно выверяя расстояние и идеальные пропорции. Работа мастера. Или человека, который бесконечно серьезно подошел к задаче.
Юноша, как и его приятели, это оценили. И потому с еще большим благоговением и опасением ждали, когда наконец увидят содержание бумаги. Златко, помедлив лишь мгновение, развернул лист.
Он был исписан почти до конца. Тонким, хоть и неровным, будто автор слишком спешил или был взволнован настолько, чтобы не обращать внимания на изящество каллиграфии, почерком. Язык оказался известным.
«Месяц листопад, число восемнадцатое.
Сегодня хмуро и моросит мелкий унылый дождь. Под ним даже яркие краски этой роскошной осени кажутся не такими праздничными. Да и немудрено, листья уже начали опадать, и мне кажется, вместе с ними что-то теряет моя душа. Слишком долго нет известий… В природе так заведено - каждую осень все в ней будто умирает, чтобы весной выбраться из этой слишком похожей на смерть спячки и расцвести вновь. Храмовники говорят - это символы того, что жизнь вечна. Только сдается мне, это очередная иллюзия, обманка для наивных душ. Сейчас, в этот хмурый осенний день, я абсолютно точно знаю: как только упадет последний лист моей души, меня больше не будет. Совсем. Я понимаю это так четко, что впору ужаснуться. Но страха больше нет. Это что-то такое человеческое, такое яркое и сильное. Кажется, оно уже недоступно моей душе. Я могла бы сказать, что измучилась, но это слово не в силах описать всей той боли, которая заменила мое существование. Мне видится, что это она, не я, уже живет в этом теле. А листья все падают и падают, и этот дождь… А еще ветер. Он то появляется, то пропадает, но возникает вновь и рвет, рвет все, попадающееся на его пути: ветки, листья, шляпы с людей, черепицу с крыш. И мою душу. Нет больше сил ждать. Но я обещала. Обещала, обещала, обещала… Есть клятвы, которые не нарушить. И которые теперь исполнить невозможно.
Говорят, можно забыть и жить дальше. Не понимают. Не все могут забыть, не все. Я не могу. И поэтому эта осень будет последней. Я живу, пока на деревьях еще держатся листья. Такие яркие. Желтые, рыжие, багряные… Будто расплавленное золото, драгоценности под этим серым, нелепым в своей бессмысленности небом. Они упадут, но дерево будет жить. Люди умирают, но человечество не исчезает. Только я не безвольный лист.
Я никому и ничему не позволю сломить себя. Он обещал. Он, он, он обещал! И, клянусь, обещание будет выполнено. И ничто - ни смерть, ни воля богов, ни законы природы - не помешает этому…»
Некоторое время в комнате стояла тишина.
– Что мог пообещать мужчина женщине?
– задумчиво произнесла Ива.
– Жениться,- высказался Грым.
– Тебе-то уж не знать, небось не раз обещал, чтобы залезть под юбку,- мигом съязвила Дэй.
– Ни разу!
– гордо провозгласил тролль.
– Что-то не…- Но гаргулью прервали.
– Какие печальные слова,- тихо произнес Синекрылый.
– А мне кажется, наоборот,- мигом переключилась Дэй,- Пусть она думает, что умрет, но не боится и не собирается уступать миру ни в чем. За это можно только уважать.