Зверинец верхнего мира
Шрифт:
– Чью историю ты рассказал? – Сашка заглянула через плечо и сразу поняла, что некоторых вещей нельзя выдумать.
– Ну уж и нельзя! Это история одного капитана, Сашка, и ее придумал Томас Харди.
– А Мариночка Филимонова?
– Моя одноклассница. Я ее терпеть не мог.
– Постой. Я думала, что так зовут Царь-Жопу.
– Вовсе нет. Царь-Жопа и Царь-Жопа. Видишь ли, Сашка, своего имени она не помнит, потому что и в управлении культуры ее
– Что, прямо в глаза?
– Да нет, Сашенька, за глаза. Но разве это укроешь? Лизни вот тут.
Мы запечатали второе письмо.
– Я сама его отнесу, я сама… – просилась Оксаночка. – Вот выйду и отнесу.
– Это потерпит и до утра, – сказал Парашютист.
– А мне хочется, чтобы уже утром оно лежало в почтовом ящике, ведь почта через дорогу. Кто-нибудь поможет мне одеться?
– Одиннадцатый час, – простонал Парашютист. – Ну куда ты, Оксаночка, знала бы, как не хочется тебя провожать.
– Ты мне только сапоги застегни, я мигом. Почта ведь близко, она тут рядом.
– Да не кипи ты. Завтра пошлю курьера, и он сам опустит его в почтовый ящик Царь-Жопе.
– А я хочу сейчас, – сказала упрямая Оксаночка.
И Парашютист застегнул ей второй сапог. Сашка отправилась чистить зубы. Через пять минут ей понадобился я. Потом и Парашютист. И мы еще шарили руками под ванной, надеясь найти там тюбик специальной Сашкиной земляничной пасты, когда Сашка вдруг как вскрикнет:
– Ой, Оксаночка, что это? На тебе лица нет!..
– Он меня ударил. В живот… Ах, если бы я проявил решимость и не отпустил нашу маленькую хрупкую девочку одну на ночную улицу. Ах, если бы Парашютист поленился застегивать ей сапоги. Руки у нее дрожали. Она еле выговорила:
– Сашка, знала бы ты, какая это гадость. Прямо ножом. Я ему говорю: вы не думайте, здесь просто темно, и от этого они так блестят. А на самом деле, они не золотые. Пластмасса. А он как заругал меня, как ударит в живот – и бежать.
– Это был не нож, – сказал я.
– Да тебе-то откуда знать? – обиделась Оксаночка.
– Говорю тебе, это был не нож. Он его в тебе оставил.
– Где, да где же? Ой, покажите. – Сашка забыла про свою земляничную пасту.
– Вот, – сказал я, – видишь, торчит. Это скальпель. Ничего страшного. Обыкновенный медицинский скальпель. Нож вошел бы глубже. – И я вытащил его за блестящую ручку, чтобы все могли увидеть.
Оксаночка запрыгала по коридору в свою комнату, приговаривая:
– Ой, как жаль, что ты зарекся писать для газет. А то был бы шикарный материал. Представляешь, студент-медик нападает на беременную женщину, которая…
Один только Парашютист ничему не радовался:
– Все испорчено. И пальто тоже испорчено. Какого черта ты пошла в моем кожаном пальто?
– Оно же теплее, – сказала Оксаночка, подавая замерзающей Сашке халат.
И все мы отправились спать. Даже я. То есть, я-то опять не спал. И опять ко мне подлезла чистенькая, пахнущая земляничным мылом Сашка. Медленно стащив с моей головы наушники, она сказала:
– И как все же прав был Чехов, когда говорил, что все студенты лентяи и пьяницы.
– Я вспомнила! Я кое-что вспомнила! – Царь-Жопа ворвалась ко мне на прием. – Это было красное платье с рюшечками и грибком мухомором, вот тут, на месте сердца… А потом еще дружба и любовь. Нет, не любовь… То есть, да, любовь, но детская такая, платоническая страсть. Мы все время менялись лифчиками после тихого часа. А родители думали, что мы их путаем, и все время умилялись. (Деталь из моего первого письма. И рюшечки, и мухомор тоже.) И вот он пишет…
– Кто пишет?
– А… никто не пишет. Это я от волнения заговариваюсь. А спали мы в музыкальном зале под большим портретом Ленина. Там ставили такие деревянные раскладушечки. Но только не такие, как теперь, а такие, как теперь бывают раскладные табуретки. (Господи! Да вспомнит она что-нибудь свое или так и будет пользоваться опытом чужого детства?) А звали меня… вот вы не угадаете, как…
– Почему же, позвольте угадать. Вас называют Царь-Жопой. К этому прозвищу больше всего подошло бы имя… (Тут я, конечно, сделал вид, что задумался, я и вправду задумался: в самом деле, это был выбор между благородством и не ударить в грязь лицом.)
– Ну-ну, – торжествовала Царь-Жопа. – Так что же вы? Вот и не отгадаете.
Остатки благородства все куда-то делись, и я сказал:
– Марина. Это имя больше всего гармонирует… я хочу сказать, гармонировало с вашей…
– Как это вам удалось?
– Видите ли, – сказал я, – это моя профессия… Значит, Марина. А по батюшке как?
Она смутилась.
– Не припоминаю. Возможно, в другой раз.
– Да. В другой раз. До свидания. И, когда она вышла, я пометил у себя, что в третьем письме капитан второго ранга обратится к ней по имени и отчеству. С уважением.
– Ты уволен! – Петр Сергеевич даже не поленился зайти в мой кабинет ради такой новости.
Он уселся на место пациента, и от этого весь последующий разговор принял двусмысленный характер. Дело в том, что специально для Царь-Жопы я составляю два стула. Это придает ей немного прежней уверенности.
– Сколько у меня времени? – спросил я, закончив запись в журнале.
– У нас, знаешь, не государственная лавочка. Завтра тебя ждет биржа труда. А я посмотрю, где ты еще найдешь такую работу.