«Зверобои» штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага

Першанин Владимир Николаевич

Вперед вырвалась «тридцатьчетверка» и всадила подкалиберный снаряд в лобовую броню «штуги». Машина задымила, из люков выпрыгивал экипаж, следом показались языки пламени.

Но упрямый молодой лейтенант не желал уступать победу. Ведь «штугу» подбил он. Значит, должен поставить последнюю точку. Фугас был уже в стволе, а самолюбие помогло навести орудие точно в цель.

Трехпудовый снаряд взорвался под брюхом «штуги», проломил броню и согнул длинноствольную пушку. Вспыхнул бензин, сдетонировали сразу несколько

снарядов, выламывая куски брони. Самоходка горела от носа до кормы, окутавшись клубами сизого дыма.

— Так ее, сучку немецкую! — оценил действия своего начальника экипаж. — Кто скажет, что не мы ее раскурочили!

— Молодец, Воробей! — поддержал по рации товарища Петр Тырсин, следивший за схваткой. — Как надо уделал фрица.

Лейтенант Воробьев не любил прозвище, которым за спиной окрестили его. Но правильно решил, что не в прозвище дело. Сработал нормально, если замкомандира батареи хвалит.

— Горит фашист, — высунувшись из рубки, лихо сплюнул девятнадцатилетний лейтенант. — Сейчас рванет.

Аэродром находился в трех километрах от места боя. Из «студебеккеров» выскакивали авиационные техники и солдаты охраны. С завидной расторопностью оцепляли территорию, выставлялись посты.

— Чего раньше сюда не спешили? — посмеивались над ними танкисты и самоходчики. — Пушки, что ли, испугались?

И кивали на развороченную 105-миллиметровую зенитку. Ее оставили для защиты аэродрома или не сумели эвакуировать из-за поврежденного лафета. Орудие успело сделать всего с полдесятка выстрелов. Зенитку с ходу разнесли фугасными снарядами «тридцатьчетверки».

Они же обстреляли спешно уходившие немецкие автомашины, в которые грузили оборудование и горючее. Водители вовремя разглядели русские танки и успели уйти из-под снарядов.

Взлетная полоса оказалась почти неповрежденной, чему больше всего обрадовался майор Лыков. Правда, немцы успели поджечь бензохранилище, которое полыхало с оглушительным треском. Языки пламени переплетались на высоте десятков метров. Авиационный керосин, смешавшись со смазочным маслом, гудел, выплескивая вместе с огнем густые клубы дыма.

— Хрен с ним, с горючим, — отмахнулся представитель штаба. — У нас своего хватит. Подвезем. Главное — взлетная полоса наша.

Немцы успели также поджечь и взорвать часть поврежденных самолетов. Те, которые уцелели, имели довольно жалкий вид. У немецких техников руки до них не дошли. Истребители и штурмовики с черными крестами на фюзеляжах были сплошь издырявлены в воздушных боях.

У некоторых подломились при посадке шасси, и они лежали на брюхе. У других отвалились или погнулись крылья, обгорели двигатели. Лыков с удовлетворением рассматривал работу своих коллег.

— Это вам, гады, не сорок первый год, — обходя «Мессершмитт» с вывернутыми пробоинами от 20-миллиметровых авиапушек, потирал руки майор. — Получили по

полной!

Именно тогда начинал воевать на устаревшем истребителе И-16 («ишачке») лейтенант Лыков. Был трижды сбит, сам «приземлил» с десяток немецких самолетов и после тяжелого ранения был переведен на штабную работу.

Кроме всего прочего, майор искал новые реактивные истребители «Мессершмитт-262», которые надлежало взять под охрану. Но таковых не оказалось. Зато уцелел обширный продовольственно-вещевой склад, возле которого уже собралась толпа.

Экипажи танков, самоходок, десантники тащили коробки с продуктами, ромом, вином, добротные авиационные куртки и меховые унты. Кое-кто из десантников уже прикладывался к откупоренным бутылкам.

Лыков дал попользоваться добычей, затем скрестил руки.

— Хорош! Склады закрыты.

— Это почему закрыты? Мы тут кровь проливали, а для нас харчей жалко.

— Несправедливо!

Но авиационный интендант уже расставил посты, а солдаты роты обслуживания сдернули с плеч карабины.

Вмешался Чистяков, который, несмотря на свои двадцать два года, всегда брал инициативу в руки, распоряжался по-деловому и лишней болтовни не терпел.

— Кто старший из танковой роты?

— Ну я, — отозвался закопченный старший лейтенант с перевязанной ладонью. — Ротный сгорел вместе с машиной.

— Командуй своими. Мы пока в немецком тылу. Анархию прекращай. Экипажи машины бросили, трофеи ищут.

Старший лейтенант был мужик понятливый и сразу включился в дело. Требовалось срочно вывезти раненых и обгоревших, которых набралось свыше сорока человек. Около двадцати погибли. Десантники и танкисты, понесшие самые большие потери, мрачно рассуждали:

— Зато километр взлетной полосы отвоевали.

— У огня погрелись…

— Консервами и барахлом на складе разжились.

Раненых погрузили на «студебеккеры» и отправили в Ландсберг. Для погибших долбили могилу, расширяя воронку на небольшом холме. У танкистов в строю остались четыре машины, еще две требовали ремонта. Два танка сгорели.

Чистякову повезло больше — он не лез вперед так неосторожно, как погибший командир танковой роты. Но досталось и его батарее. С разрешения Лыкова он сгонял на «Виллисе» к подбитой самоходке Петра Тырсина, своего неофициального заместителя.

Тырсину было за тридцать — самый старший по возрасту командир в батарее. В овчинной безрукавке и промасленном комбинезоне он вместе с поредевшим экипажем занимался ремонтом. Отложив кувалду, доложил Чистякову:

— Раненого эвакуировали, «студебеккер» подъезжал.

— Как он? Сильно ранен?

— Ничего, выживет. Его ребрами крепко приложило, а осколочные ранения неглубокие. Могло и хуже быть. Мы в корпус два снаряда словили. Болванка ходовое колесо смяла, и гусеница, вот, порвана.