«Зверобои» штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага
Шрифт:
— Я отвечаю за них, — колебался шарфюрер. — Мне придется отчитываться. А они плетутся так медленно, что человек семь пришлось пристрелить.
— Кто и за что сейчас отвечает? — вмешался в разговор молодой эсэсовец. — Лучше, если нас раздавят живьем, и мы будем подыхать с расплющенными ногами?
Полковник французского генштаба выступил вперед:
— Разумнее отпустить нас. Вы же понимаете, война проиграна. Это убийство не пройдет вам просто так. Здесь не простые заключенные, а…
Договорить он не успел. Эсэсовец нажал на спуск автомата.
— Ну что, кончаем остальных?
— И побыстрее, — поглядел на часы офицер, выпрыгнувший из бронетранспортера.
Люди застыли в молчании, кто-то молился. Раздались автоматные очереди, заключенные бросились в разные стороны. Расчет спаренного пулемета МГ-42, тревожно оглядывающийся на дорогу, тоже открыл огонь.
Через десяток минут все было кончено. Конвоиры торопливо грузились в десантный отсек бронетранспортера. Хоть с трудом, но уместились. Последним взобрался молодой эсэсовец. Он добивал раненых, раскалившийся ствол автомата дымился.
— Поехали! Кого не добили, подохнут в снегу.
«Тридцатьчетверка» младшего лейтенанта Олега Васильченко шла на скорости по дороге, где четко отпечатались следы лагерной колонны. По обочинам виднелись заснеженные холмы и поля, островки соснового леса, березы.
— Германия, а места как в России, — вздохнул один из десантников.
— То не есть Германия, — обвел рукой окрестности поляк в подаренном бушлате. — То есть земля Польска, а город назывался не Ландсберг, а Гожув Великопольский. Старый город, тысяча лет ему. Швабы эту землю захватили.
— Конец швабам, — хлопнул его по плечу подвыпивший десантник. — Берлин на горизонте.
— Так, так, — кивал поляк. — Скоро Одер, а за ним Берлин, клятое место.
— От него одни развалины остались.
— Варшаву тоже до земли разрушили, — вздохнул поляк. — Долго вы ее освобождали.
— Как могли, — резко отозвался сержант. — Не видел, сколько за Вислой братских могил осталось?
Поляк промолчал. Сержант и остальные десантники уже не раз слышали подобные упреки, что советские войска не слишком торопились освобождать Варшаву, когда там началось восстание. Сержант тоже предпочел закруглить разговор. Польшу и ее разрушенную столицу освобождали с большими потерями, ломая ожесточенное сопротивление вермахта. За что оправдываться?
Убитых заключенных заметили издалека. Васильченко приказал увеличить скорость. Остановились возле разбросанных тел, вокруг которых растеклась не успевшая застыть кровь. Двое уцелевших узников выползли на дорогу, оба были перевязаны обрывками одежды. Они смотрели на русских солдат, не веря в свое спасение.
— В живых больше никого не осталось? — спросил Васильченко.
— Нет. Швабы хоть и торопились, но добили всех. Патронов не жалели. Особенно старался молодой эсэсовец, сопляк, лет восемнадцати. Он всех ослабевших добивал.
— Давно немцы уехали?
— С полчаса назад. Вы их догоните, у них бронетранспортер и маленький тягач с пушкой.
Полчаса — достаточный срок, чтобы оторваться от преследования. Но «тридцатьчетверка» была более скоростной машиной, чем «Ганомаг», не говоря уже о тягаче с пушкой. Кроме того, проселочная дорога то ныряла в низины, то шла вокруг холмов. Тягач с пушкой по ней не разгонится.
Младший лейтенант вскоре разглядел в бинокль две машины. Наклонился к механику:
— Прибавь газу, — и добавил, обращаясь к заряжающему: — Бьем осколочными, готовь заряды.
Младший сержант кивнул и заменил бронебойный снаряд на осколочно-фугасный. С расстояния полутора километров сделали два торопливых выстрела.
— Надо с остановки, — посоветовал более опытный, чем его командир, старший сержант-наводчик.
Еще три снаряда, выпущенные с остановки, взорвались ближе к цели. А последний, третий, разметал снег и куски мерзлой земли рядом с задним бортом бронетранспортера.
Крупные осколки десятикилограммового снаряда разорвали гусеницу, пробили в нескольких местах броню десантного отсека. «Ганомаг» уполз под укрытие вязов на обочине, но деревья не могли защитить шестиметровый корпус.
Артиллеристы спешно отцепляли приземистую противотанковую пушку калибра 75 миллиметров. Этот поединок был обречен на провал. «Гадюка» с такого расстояния не могла пробить броню танка Т-34-85, а смертельно опасные кумулятивные снаряды были эффективны лишь на дистанции 600–700 метров.
После десятка выстрелов с обеих сторон осколочно-фугасный снаряд «тридцатьчетверки» опрокинул пушку, раскидал в разные стороны расчет. Десант и двое заключенных (поляк и русский) кричали, грозя немцам кулаками:
— Что, нажрались, сволочи!
— Командир, добивай гадов!
Васильченко решил приблизиться, чтобы не тратить лишние снаряды. Эсэсовцы тем временем погрузили на тягач своих раненых и контуженных камрадов. Оставшиеся залегли на обочине за деревьями.
Не доезжая двухсот метров, младший лейтенант поджег еще одним снарядом бронетранспортер. Танковые пулеметы били длинными очередями, прижимая уцелевших эсэсовцев к земле. Десантники вели огонь из автоматов.
— Ну-ка, врежь еще пару осколочных, — приказал наводчику Олег Васильченко. — Прижухли! Живыми мы вас не выпустим.
Взрывы подняли снеговую завесу, переломили вяз. В разные стороны полетели срезанные осколками ветки с других деревьев. Возбужденный, как ему казалось, окончательной победой, младший лейтенант скомандовал механику-водителю:
— Дави гадов, пока не очухались!
Механик хоть и неплохой специалист, но достаточного опыта не имел. Зато в один голос закричали наводчик и заряжающий:
— Командир, не подходи близко! Слышишь? Фаустпатроны!
Непонятно, разобрал ли сквозь рев мотора их слова восемнадцатилетний младший лейтенант, вступивший в свой первый настоящий бой. В неярком свете пасмурного зимнего полудня сверкнула одна и вторая вспышка. Фаустпатронов в тот период у немцев хватало.