Зверобой (Художник Г. Брок)
Шрифт:
Гурон был, видимо, раздосадован, хотя ему и удалось сдержать шумное выражение неудовольствия. Вскоре он покинул пленника и, присоединившись к другим воинам, сообщил им все, что ему удалось выведать. Гнев у них смешивался с восхищением, вызванным смелостью и удалью врагов. Три или четыре индейца взбежали по откосу и осмотрели дерево, под которым стояли наши искатели приключений. Один из ирокезов даже спустился вниз и обследовал отпечатки ног вокруг корней, желая убедиться в достоверности рассказа. Результат этого обследования подтвердил слова пленника, и все вернулись к костру с чувством непрерывно возрастающего удивления и почтительности. Еще в то время, когда наши друзья следили за ирокезским лагерем, туда прибыл гонец из отряда,
До сих пор молодой индеец, которого мы видели в обществе делаварки и другой девушки, не делал никаких попыток заговорить со Зверобоем. Он держался особняком даже от своих приятелей и, не поворачивая головы, проходил мимо молодых женщин, которые собрались кучкой и вполголоса беседовали о бегстве своей недавней подруги. Похоже было, что женщины скорее радуются, чем досадуют на все случившееся. Их инстинктивные симпатии были на стороне влюбленных, хотя гордость заставляла желать успеха родному племени. Возможно также, что необычайная красота Уа-та-Уа делала ее опасной конкуренткой для младших представительниц этой группы, и они ничуть не жалели, что делаварка больше не стоит на их пути. В общем, однако, преобладали более благородные чувства, ибо ни природная дикость, ни племенные предрассудки, ни суровая доля индейских женщин не могли победить душевной мягкости, свойственной их полу. Одна из девушек даже расхохоталась, глядя на безутешного поклонника, который считал себя покинутым. Этот смех, вероятно, пробудил энергию молодого человека и заставил его направиться к бревну, на котором по-прежнему сидел пленник, сушивший свою одежду.
— Я Ягуар! — сказал индеец, хвастливо ударяя себя рукой по голой груди и будучи уверен, что это имя должно произвести сильное впечатление.
— А я Соколиный Глаз, — спокойно возразил Зверобой. — Мое зрение очень зорко. А мой брат далеко прыгает?
— Отсюда до делаварских селений. Соколиный Глаз украл мою жену. Он должен привести ее обратно, или его скальп будет висеть на шесте и сохнуть в моем вигваме.
— Соколиный Глаз ничего не крал, гурон. Он родился не от воров, и воровать не в его привычках. Твоя жена, как ты называешь Уа-та-Уа, никогда не станет женой канадского индейца. Ее душа все время оставалась в хижине делавара, и наконец тело отправилось на поиски души. Я знаю, Ягуар очень проворен, но даже его ноги не могут угнаться за женскими желаниями.
— Змей делаваров просто собака; он жалкий утенок, который держится только на воде; он боится стоять на твердой земле, как подобает храброму индейцу!
— Ладно, ладно, гурон, это просто бесстыдно с твоей стороны, потому что час назад Змей стоял в ста футах от тебя и, не удержи я его за руку, прощупал бы прочность твоей шкуры ружейной пулей. Ты можешь стращать девчонок в поселках рычаньем ягуара, но уши мужчины умеют отличать правду от лжи.
— Уа-та-Уа смеется над Змеем! Она понимает, что он хилый и жалкий охотник и никогда не ступал по тропе войны.
— Почем ты знаешь, Ягуар? — со смехом возразил Зверобой. — Почем ты знаешь? Как видишь, она ушла на озеро и, вероятно, предпочитает форель ублюдку дикой кошки. Что касается тропы войны, то, признаюсь, ни я, ни Змей не имеем опыта по этой части. Но ведь теперь речь идет не об этой тропе, а о том, что девушки в английских селениях называют большой дорогой к браку. Послушай моего совета, Ягуар, и поищи себе жену среди молодых гуронок; ни одна делаварка не пойдет за тебя добровольно.
Рука Ягуара опустилась на томагавк, и пальцы судорожно сжимали рукоятку, как будто их владелец колебался между благоразумием и гневом. В этот критический момент подошел Расщепленный Дуб. Повелительным жестом он приказал молодому человеку удалиться и занял прежнее место на бревне рядом со Зверобоем.
Некоторое время он сидел молча, сохраняя важную осанку
— Соколиный Глаз прав, — промолвил наконец ирокез. — Зрение его так зорко, что он способен различить истину даже во мраке ночи. Он сова: тьма ничего не скрывает от него. Он не должен вредить своим друзьям. Он прав.
— Я рад, что ты так думаешь, минг, — ответил охотник, — потому что, на мой взгляд, изменник гораздо хуже труса. Я равнодушен к Выхухоли, как только один бледнолицый может быть равнодушен к другому бледнолицему. Но все же я отношусь к нему не так плохо, чтобы завлечь его в расставленную тобой ловушку. Короче говоря, по-моему, в военное время можно прибегать к честным уловкам, но не к измене. Это уже беззаконно.
— Мой бледнолицый брат прав: он не индеец, он не должен изменять ни своему Маниту, ни своему народу. Гуроны знают, что взяли в плен великого воина, и будут обращаться с ним, как должно. Если его станут пытать, то прибегнут лишь к таким пыткам, каких не выдержать обыкновенному человеку; а если его примут как друга, то это будет дружба вождей.
Когда гурон столь своеобразным способом выражал свое почтение пленнику, глаза его исподтишка скользнули по лицу собеседника с целью подметить, как-то он выслушает подобный комплимент. Однако серьезность и видимая искренность гурона не позволили бы человеку, не искушенному в притворстве, разгадать его истинные побуждения. Проницательности Зверобоя оказалось для этого недостаточно, и, зная, как своеобразно индейцы представляют себе почет, воздаваемый пленникам, он почувствовал, что кровь стынет в его жилах. Несмотря на это, ему удалось так хорошо сохранить внешнюю невозмутимость, что даже зоркий враг не заметил на лице бледнолицего ни малейших признаков слабости.
— Я попал к вам в руки, гурон, — ответил наконец пленник, — и полагаю, вы сделаете со мной то, что найдете нужным. Не стану хвастать, что буду твердо переносить мучения, потому что никогда не испытывал этого, а ручаться за себя заранее не может ни один человек. Но я постараюсь не осрамить воспитавшего меня племени. Однако должен теперь же заявить, что, поскольку у меня белая кровь и белые чувства, я могу не выдержать и забыться. Надеюсь, вы не возложите за это вину на делаваров или на их союзников и друзей — могикан. Всем нам более или менее свойственна слабость, и я боюсь, что белый не устоит перед жестокими телесными муками, тогда как краснокожий будет петь песни и хвастать своими подвигами даже в зубах у своих врагов.
— Посмотрим! Соколиный Глаз бодр духом и крепок телом. Но зачем гуронам мучить человека, которого они любят? Он не родился их врагом, и смерть одного воина не может рассорить его с ними навеки.
— Тем лучше, гурон, тем лучше! Но я не хочу, чтобы между нами остались какие-нибудь недомолвки. Очень хорошо, что вы не сердитесь на меня за смерть воина, павшего в бою. Но все-таки я не верю, что между нами нет вражды — я хочу сказать, законной вражды. Поскольку у меня есть индейские чувства, это делаварские чувства, я предоставляю вам судить, могу ли я быть другом мингов.
Зверобой умолк, ибо некий призрак внезапно предстал перед ним и заставил его на один миг усомниться в безошибочности столь прославленного зрения. Гетти Хаттер стояла возле костра так спокойно, как будто была одной из ирокезок.
В то время как охотник и индеец старались подметить следы волнения на лицах друг друга, девушка незаметно приблизилась к ним со стороны южного берега, примерно с того места, против которого стоял на якоре ковчег. Она подошла к костру с бесстрашием, свойственным ее простодушному нраву, и с уверенностью, вполне оправдывавшейся обхождением, которое она недавно встретила со стороны индейцев. Расщепленный Дуб тотчас же узнал вновь пришедшую и, окликнув двух или трех младших воинов, послал их на разведку, чтобы выяснить, не служит ли это внезапное появление предвестником новой атаки. Потом он знаком предложил Гетти подойти поближе.