Звезда цесаревны. Борьба у престола

Зарин-Несвицкий Федор Ефимович

— Я боюсь её, — в суеверном ужасе шептала она.

Когда девушки сели в карету, Наташа прильнула к плечу Екатерины и тихо заплакала. У суровой Екатерины не было слёз, хотя едва ли другая женщина в восемнадцать лет испытала столько. Страстная любовь, насильственно принесённая в жертву честолюбию родни. Небывалое возвышение и падение с ослепительной высоты. И что же теперь? Опустошённое сердце, униженное самолюбие, тайное злорадство тех, кто недавно пресмыкался перед ней, тёмное будущее и затаённая, подозрительная ненависть новой императрицы! А ведь она сама была почти императрицей! И всё отнято! Всё, всё!.. Никого вокруг!

В своей семье она чувствовала

себя чужой. Отец и старший брат видели в ней всегда только возможность своего возвышения, другой брат — легкомысленный юноша, остальные — дети. Плачущая мать, но плачущая не за неё, а за погибшие надежды мужа и старшего сына. Её никто не принимает теперь в расчёт! Она одинока! Единственный человек, действительно любящий её, — это маленькая Наташа Шереметева, невеста её распутного брата, тоже жертва тщеславия своего старшего брата Петра, теперь отшатнувшегося от Долгоруких. Но эта почти девочка, согласившаяся отдать в угоду брату свою руку фавориту императора, без любви, из одной покорности, вдруг в минуты падения Долгоруких нашла в своей душе великую силу женщины и полюбила Ивана за то, что он был несчастлив, и теперь отказывается разорвать навязанный союз, готовая на муки и даже на смерть, только бы поддержать того, кого не она избрала себе в спутники жизни!

Екатерина нежно обняла Наташу.

— Мне страшно, — прерывающимся голосом говорила Наташа. — От неё наша погибель. Как она взглянула на нас! Какой престрашный взор!.. Ты разве не заметила, как она взглянула на нас? Какое отвратное лицо! И какая она большая, большая!.. Ты не видела? Огромная, выше всех, она, кажется, заслонила собою солнце!..

— Наташа, Наташа, успокойся, — говорила Екатерина.

Но Наташа, как в бреду, продолжала:

— Нет, Катя, она всех заслонила собой. Она делалась всё выше и выше, огромнее и страшнее… Я думала, что она не войдёт в двери собора… Страшные глаза… Ужасное лицо… Она погубит всех.

— Наташа, успокойся, — в тревоге повторила Екатерина. — Она ростом не выше меня, ничего в ней нет страшного…

— Нет, нет, — в паническом ужасе твердила Наташа. — Кавалеры едва до её плеча… Огромная голова… Страшная… я ночь не буду спать.

И Наташа истерически зарыдала.

XVI

Все кабачки, все трактиры и гостиницы Москвы была открыты. На улицах, переполненных народом, горели плошки, костры, смоляные бочки. Весь Кремль был роскошно иллюминован. На некоторых домах горели вензеля императрицы. Окна были ярко освещены. Перед кремлёвским дворцом теснился народ с криками в честь императрицы.

Траур был снят на три дня. После тишины и строгих мер, принятых верховниками со дня смерти императора, настали дни полной распущенности.

Утомительный приём во дворце был кончен. Дворец пустел.

Восторженные крики толпы перед дворцом возбуждали в душе Анны и надежды, и мечты, и глубокую тоску. Минут её торжества не видел самый близкий ей человек, разделявший в продолжение семи лет её «мизерное» положение. Он теперь там, в далёкой Митаве, тоскует, томится неизвестностью, навсегда разлучённый с нею. С каким бы наслаждением она увидела теперь рядом с собой его преданное лицо, как бы прижала к сердцу маленького Карлушу, какими нежными именами называла бы она его. Последняя из её подданных, в нищете и уваженье, может обнять мужа и ласкать своего сына! А она, императрица всероссийская, Божья помазанница, кому завидуют и кого считают чуть не всемогущей,

лишена этой единой, действительной радости жизни! И вместо любимых лиц она видит перед собою насмешливое, изящное лицо Василия Лукича; вместо полной любви речи она слышит властные слова Дмитрия Голицына. Вместо маленькой свободы в маленьком Курляндском герцогстве она нашла великолепную тюрьму в обширнейшей в мире империи!

Она стонала от бешенства и злобы!

И опять этот ненавистный Василий Лукич поселился в том же дворце. И опять она слышит его почтительный и властный голос, докладывающий ей о делах, уже решённых без неё!..

Василий Лукич стоял перед ней в почтительной позе, склонив слегка свою красивую голову, и докладывал ей текст присяги, выработанной Верховным Советом.

«Не всё ли равно, — с горечью думала Анна. Зачем это? Будет ли она возражать или согласится сразу — это не изменит дела, и результат останется один и тот же!»

— Я согласна, — устало произнесла она. — Я подпишу указ о присяге.

— А также манифест, указы в провинции и объявления иностранным резидентам, — сказал Василий Лукич, раскладывая на стол бумаги и подвигая императрице чернильницу.

Анна равнодушно и машинально подписала под указами: Анна, Анна, Анна.

— Всё? — спросила она, сделав последнюю подпись.

— Да, с подписями всё, — ответил Василий Лукич, бережно собирая указы. — Но имею ещё доложить вашему величеству…

Анна подняла голову.

— Вы изволили провозгласить себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардов, — продолжал Василий Лукич. — Верховный Совет, рассмотрев вашу препозицию, изволил поручить мне предоставить вам патент на сии звания.

G этими словами он положил на стол грамоту Совета. Анна страшно побледнела.

— А разве я, Василь Лукич, — начала она срывающимся голосом, — не вольна была в том?

— Вы изволили позабыть кондиции, — сухо ответил Василий Лукич. — Кондиции, подписанные вашим величеством. Верховный тайный совет, — продолжал он, — мог бы усмотреть в оном поступке нарушение императорского слова; но затем, что в кондициях не упомянуто о самой священной личности императрицы, на сей раз Совет признал за благо утвердить вашу единоличную волю. Только на сей раз, — с оттенком угрозы в голосе закончил он.

Анна порывисто встала с места и властным движением руки сбросила со стола на пол патент Верховного Совета.

— Вы слышали, — звенящим голосом начала она, — как встретила гвардия мои слова! Мне не надо вашего патента! Что сделано, то сделано! Я всё же императрица всероссийская, Божею милостью!

— Оставьте, ваше величество, имя Божие, — саркастически улыбаясь, произнёс Василий Лукич. — Вы избраны Верховным Советом. Генералитет, Синод и шляхетство вняли голосу Верховного Совета… Не забудьте, ваша величество, — резко продолжал он, — что ещё жив кильский ребёнок.

— Голштинский чёртушка! — вырвалось у Анны.

— Именно, — подтвердил Василий Лукич. — Но это всё равно, как будет угодно вашему величеству называть этого законного наследника великого Петра. Здравствует дочь императора, имеющая права на престол своего отца… А вы, ваше величество, ещё не коронованы; Вам даже ещё не присягали, ваше величество, — закончил он.

Он стоял в той же почтительной позе, слегка склонив голову.

Императрица, возмущённая и ошеломлённая, неподвижно смотрела на него расширенными глазами. Если бы взгляд мог убивать, то Василий Лукич уже был бы мёртв? столько ненависти было в глазах императрицы!