Звезда цесаревны. Борьба у престола
Шрифт:
— Как же, как же, я хорошо помню вас, барон, помню и графа Кройца. Но скажите, кто этот Левенвольде, что едет с вами? При дворе императрицы есть обер-гофмаршал Левенвольде. Он не родственник?
— Он брат графа Рейнгольда, — ответил барон. — Бывший камер-юнкер двора герцогини Курляндской и один из знатнейших ландратов. Он хотел воспользоваться случаем повидаться с единственным братом, с которым он не виделся уже много лет.
Какое-то смутное подозрение шевельнулось в душе Макшеева. Трое бывших приближённых Анны едут к ней. Он
— А скажите, — вдруг спросил он, — где этот, как его, приближённый императрицы камер-юнкер… да — Бирон?
Словно тревога отразилась на лице барона, но он сейчас же спокойно ответил:
— Мы не имеем о нём никаких сведений, господин офицер.
Макшеев колебался недолго.
«Я пропущу их, — решил он, — и завтра утром доложу об этом фельдмаршалу».
— Хорошо, — громко сказал он. — Вы можете въехать в Москву, барон. Где вы остановитесь?
Оттомар казался смущённым.
— С нами едет человек, который хорошо знает Москву и обещал нас устроить…
— А, — произнёс Макшеев и, обращаясь к Толбузину, добавил: — Пропусти их, Федя, да пошли непременно за ними моего вестового. Пусть доглядит, куда они поедут.
— Вы свободны, барон, счастливого пути.
Барон поблагодарил, поклонился обоим офицерам и вышел.
— Кто это? — спросил Толбузин.
Макшеев объяснил ему.
— Да, — заметил Толбузин, — скоро, кажется, сюда переселятся все её немцы.
— Не полагаю, чтобы и этих долго потерпели на Москве, — ответил Алёша. — Сон они разогнали — это правда. Перекинемся-ка в кости, Федя!
Прижавшись в самый угол возка, укутанный в простой овчинный тулуп, сидел Бирон. Он держал на коленях хорошо укутанного, крепко спящего Карлушу. Рядом с ним дремал Пётр, а против, тоже в овчинном тулупе, сидела Бенигна с трёхлетней Гедвигой на руках. Девочка тоже спала.
Бирон весь дрожал мелкой дрожью. Ему показались веком те полчаса, что они стояли у заставы. Бенигна слышала, как изредка стучали зубы Бирона. Если бы было светло, она увидела бы бледное, искажённое страхом лицо мужа.
— Эрнст, — шёпотом начала она.
— Молчи, молчи, — испуганно произнёс он.
Бенигна покорно замолчала.
Бирону казалось, что звук его голоса может выдать его. Ему казалось, что со всех сторон он окружён незримыми врагами, сторожащими чуть ли не каждый вздох его.
Наконец они тронулись. Бирон облегчённо вздохнул. Вот он в Москве. Так близко от той, кто ещё недавно была его любящей и преданной подругой, видевшей в нём и в этом младенце, мирно спящем на его коленях, всё счастье своей тёмной жизни! И так же близко от страшных врагов, от которых он не мог ожидать пощады!
Минутами страх до такой степени овладевал им, что он проклинал Густава, заставившего его ехать сюда, и готов был бы вернуться
А между тем Якуб от самой заставы поскакал к графу Рейнгольду сообщить ему о прибытии депутации и спросить, куда ехать. Отъехав недалёко от заставы, Густав велел остановиться под предлогом поправить упряжку лошадей, на самом же деле — в ожидании Якуба.
Верные слуги делали вид, что поправляют упряжь, и вестовой, которому было поручено Толбузиным следить за приезжими, остановился невдалеке.
Рейнгольд боялся не меньше Бирона и, ругая на чём свет стоит своего брата и Остермана, указал Якубу, куда они должны ехать, и обещался сам встретить их у дома, ключи от которого были у него.
Забрав человека, он действительно поехал в нанятый дом. Его человек отпер ворота, потом осветил внутри дом. Рейнгольд сторожил гостей у ворот, прячась за забором и закрывая лицо плащом, хотя на улице было совсем темно.
Впереди, указывая путь, ехал Якуб. Когда он поравнялся с воротами, Рейнгольд тихо окликнул его и указал, куда поворачивать. Сам же поспешил в дом.
Слуги торопливо распрягали лошадей и отводили их в конюшни, другие вносили в дом багаж.
Бенигна с истинным наслаждением осматривала нарядную спальню, хорошо натопленную, ярко освещённую. Она с обычной заботливостью накормила детей и укладывала их спать в чистые, мягкие постели. Она сама тоже чувствовала себя усталой и хотела спать.
В столовой за обильно сервированным столом сидели мужчины. Рейнгольд отослал слуг.
— Ну, теперь говори, — произнёс Густав спокойным голосом.
— Если ты думаешь услышать что-либо приятное, — раздражённо начал Рейнгольд, — то ты очень ошибаешься. Не знаю, право, на что надеется Остерман, подводя нас под топор!..
При этих словах Бирон побледнел. Это доставило Рейнгольду видимое удовольствие. По крайней мере, не один он боится.
— Да, — продолжал он. — Вы все и Остерман можете быть покойны. Вы представители ландратов, вроде послов, вам ничего не сделают. Но вот чьи головы непрочны, — он указал на свою голову и на Бирона.
И Рейнгольд с жаром, в самых мрачных красках описал положение. Присяга принесена. Всякая власть у императрицы отнята! Немногочисленные её сторонники притихли. Сама императрица через него, Рейнгольда, сообщила Остерману, что отказывается от всякой борьбы и просит на неё не надеяться, так как она совершенно бессильна. А этот упрямый старик всё хочет заставить её поступить по-своему даже после того, как все его первоначальные планы погибли!
Бирон слушал слова Рейнгольда, как слушают смертный приговор. Барон Оттомар и граф Кройц слушали внимательно и спокойно. Им действительно нечего было бояться. Самое большое, что могли с ними сделать, — это попросить поскорее уехать обратно.