Звезда Давида
Шрифт:
Четверо немецких танкистов весело смеялись. Один залез на подножку и пробовал суп из половника. Довольно качал головой, повторяя:
– Гут! Руссиш кюхе гут!
Абрам хотел отскочить за кусты, но было поздно. Немцы заметили его. Сразу два автомата уже смотрели в грудь солдата. Евсей крикнул:
– Поднимай руки, дурень!
И Гольдберг сдался. Один из немцев поманил его рукой:
– Ком, ком…
Абрам подошел с поднятыми руками и остановился в метре от Анюткина. Один из немцев стащил винтовку с его плеча и ловко обыскал. Нашел солдатскую
– Юде?
Гольдберг растерялся, глядя во все глаза на злое лицо танкиста и поднимавшееся дуло автомата. Черная точка глядела ему в грудь, а он молчал. Горло перехватило от страха. Выручил его Евсей. Он вдруг крикнул:
– Какой юда? Армян он! С Еревана. Понимаешь? Армения! Кавказ! Помощник он мой! – Обернулся к Абраму: – Армен, да скажи ты им! Ведь убьют не за грош!
Страх отпустил и Абрам горячо замахал поднятыми руками:
– Я армянин, а не еврей! Кавказ!
Один из немцев все же понял слово Кавказ и быстро заговорил со своими. Ствол автомата опустился, хотя немец продолжал подозрительно смотреть на Гольдберга. Второй немец на ломаном русском спросил его:
– Фамилий?
Абрам вдруг вспомнил однокурсника с Армении и выпалил:
– Восканян!
– Имя?
На этот раз он решил поддержать Евсея и сказал:
– Армен.
Танкист державший его солдатскую книжку, швырнул ее к ногам Абрама. По-видимому он был старшим. Снова заговорил со своими. Посмотрел на кухню, на перепуганных русских и что-то предложил с улыбкой. Немцы расхохотались и согласились, судя по кивкам. Командир экипажа все на том же ломаном русском, подтверждая слова жестами, приказал:
– Пферд упряжь! Ехать туда!
Указал рукой на передовую. Потом показал на танк:
– Мы есть конвой!
Толкнул в спину Анюткина:
– Пошель выпольнять!
Ткнул пальцем в Абрама:
– Ти есть тоже!
Повару и помощнику ничего не оставалось делать, как подчиниться. Трясущимися руками запрягли подрагивающих и фыркающих испуганных коней в телегу и кухни. Немцы забрались в танк. Двое торчали из люков, держа русских на прицелах автоматов.
Евсей, понимая, что лошади могут понести, а немцы решат, что они сбегают и постреляют ни за что, на трясущихся ногах направился к танку. Лицо посерело от страха.
Абрам за это время успел забить солдатскую книжку в топку котла и она благополучно сгорела.
Немцы удивленно переглянулись, глядя на подходившего русского. Старший спросил:
– Что ти хотеть?
Анюткин вздохнул, тыча в сторону беспокойно переступающих ногами лошадей:
– Лошадки у нас понести могут…
Немец прислушивался к его словам. Спросил:
– Что есть «понести»?
Евсей пожал плечами:
– Ну побегут от рычания танки вашей…
Танкист все же понял и ткнул рукой вперед:
– Туда! Ехайт!
Что-то сказал механику-водителю по шлемофону и еще раз нетерпеливо махнул рукой. Повару ничего не оставалось делать, как подчиниться. Маленький обоз медленно тронулся с места. Танк, немного поотстав, урча мотором, тронулся за ним…
Русских военнопленных сгоняли в так называемые отстойники. Очень часто это были крестьянские овины, остатки колхозных ферм, развалины церквей, но чаще просто загоняли в огороженные колючей проволокой загоны под открытым небом, где не было ни деревца, ни кустика, чтоб укрыться от зноя или дождя.
В этих отстойниках их практически не кормили и сердобольные бабы с окрестных деревень тащили им вареные овощи. Подростки перекидывали еду через колючку и каждый раз с другой стороны начиналась настоящая свалка из тел. Каждый старался схватить хоть что-то. Забивали в рот и давясь съедали. Трава вокруг была уже съедена пленными. Раз в сутки привозили бурду из сваленных и переваренных очисток, которую некоторым пленным не во что было даже налить. Они подставляли пилотки под жидкое варево и торопясь глотали вонючую жижу.
В первые два-три дня в этих отстойниках выявляли комиссаров, евреев и прочих неугодных немцам. Для этого пленных заставляли построиться. Затем перед шеренгой осунувшихся от голода людей медленно проходил немецкий офицер с переводчиком и заместителем. Вглядывался в лица. Иногда останавливался. Тыкал пальцем в подозрительного, поигрывая стеком и слегка повернувшись, что-то говорил переводчику. Тот быстро спрашивал:
– Комиссар?.. Официр?.. Жид?..
Люди всегда отнекивались. Некоторые начинали показывать сохраненные солдатские книжки. Переводчик внимательно проглядывал и пересказывал офицеру прочитанное. Офицеров и комиссаров выдавала форма, даже если кубари были сорваны. Их выводили за проволоку и расстреливали на глазах у пленных.
Затем пленных гнали дальше по дорогам. Снова загоняли в отстойник. Следовал отбор. Теперь забирали наиболее сильных и здоровых. Увозили куда-то на запад в вагонах для скота…
В одном из таких вагонов сидел прислонившись к дощатой стенке Василий Макагонов. На широких плечах грязная шинель натянулась. Пилотка была натянута на уши. Солдат уткнулся в ворот шинели и дышал под одежду, чтоб согреться и прижимая к полу ногой в обмотке каску. Рядом в такой же шинели спал Петр Чернопятов и точно так же прижимал каску.
Эти двое познакомились в вагоне. Быстро нашли общий язык и решили не расставаться. Уже третий день ехали они в этом вагоне. Сколько успели переговорить, склонившись друг к другу. Как оказалось, они оба сидели в одном отстойнике и оба обзавелись шинелями и касками-котелками именно там, забрав их у умерших. Рана на руке у Петра оказалась пустяковой и зажила, хоть и не сразу. Оба похудели и осунулись. Глаза ввалились. Длинная щетина покрывала щеки и подбородки. Днем они по очереди приникали глазами к щели между досок и с жадностью смотрели на пролетавшие мимо чужие деревни и города.