Звезда Давида
Шрифт:
На дворе стояла ночь. Шел конец сентября. Эшелон с пленными стоял на этой станции уже давно. Слышались шаги часовых по гальке, тяжелое дыхание собак. Изредка немцы переговаривались. Тянуло дымком папирос. Почти все в вагоне спали. Сидели и спали. В вагон для скота их набили целую сотню. Лечь оказалось не возможно. Сидели вплотную друг к другу, чтоб было теплее. Кто-то стонал, кто-то кого-то звал…
Пленных выгрузили из эшелона в Польше в начале октября. Длинная растянутая колонна прошла по улочкам маленького городишки.
Прошла осень, за ней зима. В лагере кормили немного получше, чем в отстойниках и в поезде. За зиму умерло много военнопленных, но это было незаметно, так как почти каждый месяц привозили новых. Печь крематория, где сжигали умерших, постоянно дымилась, выпуская в небо черный дым.
Зимой Макагонов и Чернопятов познакомились с Абрамом Гольдбергом, Евсеем Анюткиным и Георгием Кавтарадзе, ставшими их соседями по нарам, взамен умерших товарищей. Евсей и Абрам познакомились с Георгием в поезде и тоже не расставались. Анюткина на работы не гоняли, отправив на кухню и он готовил на военнопленных.
Вскоре пять мужчин подружились. Абрам сознался, что он на самом деле еврей и именно Евсей спас его от смерти, назвав армянином. Петр и Василий ничуть не удивились. Они догадывались о правде, так как уже перевидали не мало настоящих армян. Четверка старалась даже на делянках быть вместе. Делились всем, что удавалось добыть, вплоть до сосновых и еловых иголок, которые жевали, чтоб не было цинги. Евсей по вечерам иногда приносил кусочек хлеба, который делили на четверых или картофелину или еще что-нибудь. Выглядели друзья немного лучше остальных.
Наступила весна. Она оказалась ранней и дружной. Даже пленные немного повеселели, подставляя исхудавшие лица под солнечные лучи…
Лагерное руководство сменилось. Старый комендант гауптман Ланге однажды вечером появился на вечерней поверке в сопровождении молодого, со свежим шрамом на лице, штандартенфюрера, опиравшегося на красивую трость. На ломаном русском гаркнул:
– Ваш новый комендант штандартенфюрер Готтен! – С чуть заметной ухмылкой добавил: – Надеюсь, что с ним вы станете работать лучше!
Новый комендант удивленно разглядывал выстроившиеся колонны исхудавших людей. Уже через сутки выяснилось, что он почти не говорит по-русски. Говорил штандартенфюрер, в отличие от постоянно оравшего Ланге, не громко, предоставляя переводчику орать его приказы и распоряжения перед построившимися пленными. По его распоряжению пленным разрешили собирать в лесу крапиву и разную съедобную зелень для своих супов. Евсей Анюткин забирал все, что приносили. Разбирал и добавлял в супы, которые с появлением крапивы стали значительно гуще и сытнее.
Зато стали чаще проводиться досмотры в бараках. Комендант не гнушался пройтись по всем помещениям. Губы слегка кривились, а лицо оставалось холодным, когда он осматривал немудреные «пожитки», выброшенные солдатами и шуцманами на нары.
Тех, у кого обнаруживали что-то недозволенное, вплоть до обрывка из немецкой газеты, сажали в карцер, оставляя на сутки или трои без еды и питья или выставляли на самый солнцепек, привязав к столбу. Ланге частенько расстреливал наиболее ослабевших пленных по малейшему поводу «в назидание». Готтен, напротив, никого не расстреливал, предпочитая физические наказания.
Через пару недель рядом с комендантом появилась женщина-врач, одетая в белый халат. Пленных она не лечила, ограничиваясь охраной лагеря и руководством. Зато регулярно появлялась на поверках, безразлично оглядывая пленных. Через неделю Василий шепотом сказал товарищам:
– Эту немку Эльзой зовут. Любовница коменданта. Сама за ним приперлась. Ну и лечит его. Говорят, что его под Смоленском крепко жахнуло…
Чернопятов, который сутки пробыл в карцере за маленький гвоздик, с ненавистью сказал:
– Жаль, что не насмерть!
С каждым днем зелени становилось все больше. На лесных делянках пленные обдирали липовые листочки и ели вместе с молодой крапивой, редким щавелем, черешками медуницы, диким чесноком и клубеньками заячьей капусты, хрусткими и сочными. Макагонов следил за друзьями и часто удерживал от соблазна кинуть в рот еще горстку травы:
– Перекусили немного? Хватит пока! Часика через два еще подкормимся. Пока собирайте зелень в карманы…
Многие пленные поступали, как и они, стараясь утолить постоянный голод. Переев зелени, некоторые умирали в страшных мучениях…
Стоял конец мая. В этот солнечный день Готтен решил устроить в лагере банный день и общую уборку. Военнопленные прибирали территорию между бараками и уносили к воротам лагеря трупы товарищей. Они еле бродили от слабости. Трупы несли по двое, по трое, а то и вчетвером. Василий Макагонов, Петр Чернопятов и Георгий Кавтарадзе выглядели немного лучше остальных и складывали трупы в штабель. Абрам подметал метлой утрамбованную площадку перед бараком.
Над лагерем звучала русская песня «Из-за осторова на стрежень». Пластинка хрипела и порой слова звучали невнятно. Время от времени военнопленные вскидывали голову, прислушиваясь к родной песне.
Немцы-охранники безразлично наблюдали за ними. Даже овчарки не лаяли. Высунув языки от жары вытянулись на земле у ног хозяев.
На небольшом бугорке, под тенистой березой стояло кресло. В нем удобно устроился молодой штандартенфюрер СС. Его красивое холодное лицо обезображено шрамом. Одна нога офицера была вытянута, вторая согнута в колене. Рядом стояла красивая трость. На колене согнутой ноги лежала расстегнутая кобура. В руке слегка дымилась зажатая в пальцах сигарета. Время от времени он подносил ее к губам и с явным удовольствием выдыхал дымок, глядя то в синее небо, то на крону русской березы над ним, то на женщину с холодным лицом в белом распахнутом халате, из-под которого выглядывала эсэсовская форма.