Звезда флибустьера
Шрифт:
— Джонни, — прошептала она, почти безотчетно назвав так, как его звали в семье.
— Моя прекрасная дама, — прошептал он, сливаясь с ней воедино и опять уходя, обостряя мучительное желание Аннетты завладеть им, поглотить всецело, как ее самое поглощали волны пьянящего наслаждения. Его движения участились, вовлекая ее в безумный, все убыстряющийся ритм отчаянной скачки к конечной цели. А потом он стих, оторвался от нее и застонал. Аннетта поняла, что он не хочет рисковать и оставить ее с ребенком. Эта мысль опечалила ее, хотя он, конечно, поступал разумно. Джон Патрик не хотел попасть в ловушку, да и Аннетта не хотела ловить его. Не имеет значения, что она к нему чувствует и насколько сильно его
Она слушала первозданный ропот моря, птичий крик, шелест ветра и старалась подольше сохранить ощущение блаженства. Аннетта прижалась к нему, чувствуя, как сильно бьется его сердце, прислушиваясь к учащенному дыханию, а потом несмело и нежно просунула руку ему под рубашку и погладила шрамы на спине. Он напрягся, а потом постепенно и очень медленно его тело стало расслабляться. Рубашка задралась, и Аннетта вскрикнула.
До этого она видела только несколько шрамов сбоку. Спина выглядела ужасно. Безобразные неровные края шрамов перечеркивали ее всю. Их никто не лечил, не зашивал, и они подживали медленно и неравномерно. Было невыносимо думать об ужасающей боли, которую ему приходилось терпеть.
Джон Патрик хотел было отодвинуться, решив, что его шрамы вызывают у нее отвращение. Она удержала его, и, подняв рубашку до плеч, стала целовать эти безобразные рубцы со всей нежностью, на которую была способна. Ей хотелось бы очутиться в том времени и утолить боль, призрак которой преследовал его до сих пор. Джон Патрик Сазерленд был самым гордым человеком из всех, кого она знала, и она не могла и вообразить, что он должен был испытывать, став жертвой варварского обращения. Поэтому ее губы и пальцы хотели сказать ему, что его шрамы не пугают ее, что он не должен их стыдиться ни перед ней, ни перед кем бы то ни было в целом мире, сказать, что она его любит. Однако при этом Аннетта боялась, что он почувствует себя обязанным воздать за такую преданную любовь и тем самым окажется в ловушке ее чувств к нему. Испытывая горечь и одновременно сладость любви и сочувствия, она села рядом с ним, не в силах отодвинуться и не прикасаться к нему.
Джон Патрик встал и потянул ее за собой. Он снял рубашку и повел ее в море. Вода была удивительно приятная для тел, еще разгоряченных объятиями. Прохлада шелком касалась кожи. Теплый благоуханный ветерок гладил лицо с невыразимой нежностью. Джон Патрик переплел свои пальцы с ее, мерно сжимая и отпуская их. И тело ее снова затрепетало от желания испытать недавние сладостные ощущения.
Она взглянула на Джона Патрика, на его сильное, но худощавое тело и поразилась тому, как оно удивительно красиво. Сердце сильно забилось в груди, словно она вдруг увидела себя со стороны: она, Аннетта Кэри, стоит обнаженная, омытая лунным светом и ничего не стыдится. Она едва верила, что на такое способна, и все же не могла противостоять бесовскому наваждению.
Они стояли то в прибывающих, то снова отступающих волнах, а потом он встал на колени и потянул ее вниз, к себе, и яростно припал к ее губам, вовлекая в бешеный чувственный вихрь, поцелуи его стали безумными. Волны мерно накатывали на их тела, и он снова вошел в нее. Ее охватило первобытное, примитивное желание, дикое и неотступное. Джон Патрик что-то прошептал ей на ухо, но его слова заглушил ласковый лепет волн. Дыхание его мешалось у ее щеки с солеными брызгами волн. Ее тело так жаждало последней ласки, что Аннетта вскрикнула.
Джон Патрик поцеловал ее в шею и на мгновение замер. Потом их тела, как их души, слились в одно нерасторжимое целое, а миллион звезд смотрели на них сверху, отражаясь в волнах, — свидетели их любви.
Потом они долго лежали, не размыкая объятий, а вода охлаждала жар их плоти.
— Я люблю тебя, — прошептал Джон Патрик, и опять звук его слов смешался с плеском волн.
Она дотронулась пальцем до его губ. Она только что отдала ему сердце навсегда, но почему-то, и непонятно почему, не могла сказать ему те же слова. Внутренний голос твердил, что это краткое волшебное мгновение среди долгих дней суровой реальности. Потом Джон Патрик вернется в свой мир, а она — в свой.
Но он, казалось, не ждал ответа. Он перекатился на спину и взглянул на Аннетту.
— Наверное, тебе надо было бы родиться морской наядой, — тихо сказал он.
Аннетта попыталась улыбнуться, но волшебное облако страсти, окутывавшее их, уже унеслось вдаль.
Джон Патрик выругался про себя, глядя, как бледнеет Аннетта, наблюдающая за погрузкой пушек на борт.
Настал судный день.
До этого было три дня небесного блаженства, когда он знакомил ее с островом, который любил почти так же, как Мэриленд. Он учил ее плавать в холодном водоеме у подножия стофутового водопада. Он ликовал, глядя, с каким восторгом она принимает платья, которые он ей покупал. Они ужинали самой свежей рыбой в лучшей городской таверне и облазили все лавки Форт-Ройала, где Аннетта жадно разглядывала все новое и незнакомое.
На второй день стоянки в гавани он отправился в Форт-Ройал один и договорился о погрузке пушек, которые двумя неделями раньше были доставлены из Франции. Официально они были закуплены в кредит молодым государством, и Джон Патрик числился поставщиком. Но ему было известно, что пушки — подарок Франции народу, сражающемуся против англичан. На обратном пути он зашел в лавку, где они видели попугая, и вышел оттуда с птицей ь руке.
Насчет попугая он питал кое-какие сомнения. Хозяин лавки поклялся, что попугай не употребляет никаких крепких выражений. Попугай и вправду непрестанно повторял: «Билли — хорошая птица». Все сомнения испарились при виде радости, с какой Аннетта приняла из его рук клетку с попугаем. Тот сразу же сообщил Аннетте, что отныне она владелица очень хорошей птицы. Что-то в его глазах-бусинках заставило Джона Патрика не слишком доверять Билли, склонному, очевидно, к преувеличениям, но восторженная радость Аннетты была неподдельна, и обычная ее сдержанность растаяла без следа. Джону Патрику стоило большого труда расставаться с ней на ночь, но если он нарушал некоторые правила поведения, то ни за что не хотел нарушить главного — не проводить с Аннеттой ночи в ее каюте. Одно дело, что команда подозревает, и совсем другое — что знает наверняка. Это разные вещи.
Сегодня утром, на четвертый день их пребывания на острове, он пришвартовал «Звездного Всадника» к пристани и отдавал команде приказания. Аннетта появилась на палубе и с ужасом увидела, как по трапу на корабль вкатили тяжелые орудия. Грузчики переправили восемь огромных пушек в трюм.
Джон Патрик оглянулся, но Аннетты на палубе уже не было. У него сжалось сердце. Она не устроила скандал, и это заставляло его беспокоиться и недоумевать. Он окликнул Бизли, который был приставлен к ней для услуг:
— Следи за мисс Кэри, пока мы стоим в доке, и узнай, не надо ли ей чего.
— Эй, сэр, — сказал Бизли и пошел выполнять приказ.
И Джон Патрик всецело занялся пушками.
Бизли вернулся.
— Я не могу ее найти, — сказал он тревожно.
Джон Патрик выругался снова. Он не мог сейчас бросить дело. Каждая пушка весила больше 3200 фунтов, и если такую тяжесть не закрепить как следует, то при первой же буре груз может потопить «Звездного Всадника».
Куда она исчезла? Как? Он не имел возможности все время следить за трапом, но надеялся, что обязательно заметит, если Аннетта попытается бежать с корабля. А если не он, то кто-нибудь обязательно обратит внимание.