Звезда и шар
Шрифт:
Дикий скрежет резанул по ушам. Гусев отскочил с обезумевшим взглядом и своротил в яму стопку кирпичей. Метрах в двадцати от них первый секретарь комсомольской организации объединения Виктор Кузачев пересекал шоссе на снегоходе "Буран". Дюралюминиевые лыжи скрежетали по асфальту как бронечешуя дерущихся стегозавров.
– - В лабаз пошел, -- подвел черту Борька.
27.
Когда глаза привыкли к полумраку трапезной, Саше удалось разглядеть то, что он вначале принял за слона. Посредине низкого, сводчатого помещения, на земляном полу выл изношенным
Головки не было в помине, прямо из оголенного открытого торца цилиндра, как мед из разоренного улья, потоком толщиной с руку изливался расплавленный полиэтилен. Нижний край этого тягучего водопада ложился петлями на большие напольные весы, где медленно рос дымящийся шишковатый полужидкий шмат, неторопливо расплывающийся и напоминающий мозг какого-то исполинского ископаемого. Казалось, это мастодонт оглаживает
хоботом добычу.
– - Смена материала!
– - заорал Коробьев прямо в ухо, -- приходится сбрасывать смесь. Сейчас ваш пойдет!
Цвет потока изменился, из прозрачного он стал коричнево-матовым.
– - Обрезай!
– - крикнул Матвей Игнатьевич, -- а я пока добавлю оборотов.
Он начал с натугой крутить скрипящий маховик. Мотор завыл озверело. Одна из серых фигур, стоящих неподалеку, приблизилась и огромными ножницами отхватила хобот у основания. Тот немедленно начал расти опять, как хвост ящерицы. Не мешкая, две другие работницы вцепились в шмат парой сталеварских щипцов и отволокли его к стене, где уже валялось штук десять ему подобных.
– - Будем отвешивать из расчета на пять сантиметров толщины, семнадцать килограмм восемьсот грамм, -- прокричал Коробьев. Вцепившийся в маховик, он был похож на корабельного рулевого, -- а пока гляньте на нашу гордость: безусадочную самозапирающуюся прессформу.
Невдалеке темнел огромный гидравлический пресс, похожий на тот, где нашел свой бесславный конец Терминатор 1. В прессе стояла угловатая конструкция, состоящая из двух стальных плит с перекрестно загнутыми навстречу друг другу краями.
– - Давай, Татьяна!
– - скомандовал Матвей Игнатьевич, и Татьяна, мощным броском зашвырнула восемнадцатикилограммовый шмат полужидкого расплава между плитами. Пресс заурчал и вдруг захлопнул пасть, как медвежий капкан, расплющивая массу в блин. Раздался тот самый чавкающий звук.
– - Вы видели!
– - заорал Коробьев в экстазе, -- челюсти полностью изолируют формовочную полость! И в то же время металл нигде не садится на металл!
– - Гениально, -- прокричал Саша в ответ, но голос его потонул в реве экструдера и урчании раскрывающегося пресса.
28.
Из дневника Каменского
Удовольствие, получаемое в процессе исполнения долга - извращение, сродни мазохизму. Оно стойко ассоциируется с раздавливанием дождевых червей.
Когда за ними лязгнула металлическая
– - И ведь что особенно замечательно!
– - продолжал по инерции кричать Коробьев, -- процесс предельно простой, может быть реализован в любых малопригодных условиях. Вы наверное заметили, вся электроника с оборудования снята за ненадобностью.
– - Я заметил, кстати здесь я вас прекрасно слышу, -- Саша попытался успокоить изобретателя.
– - А вы знаете, что вы, сами того не ведая, врезали нашему генеральному ниже пояса, прямо по гениталиям.
– - Это как так?
– - Да так, они в его диссертации доказали, что плиту толще сантиметра отформовать нельзя...
– - Тринадцать сантиметров достигаем!
– - завелся опять Коробьев, -- Это вам не что нибудь! Тринадцать!
– - Ладно, не найдется ли у вас во что мне плиты завернуть?
– - А вот, старых синек полно. А поверх бечевкой перетянем. Даа, жаль конечно, что вы конфет с собой не захватили.
– - Каких конфет?
– - Ну там Красный Мак, или Белочку. Командированные всегда нам чего-нибудь сладенького привозят.
– - Господи, так вот вы о чем! А я думал вы меня про допуск спрашивали, -- рассмеялся Саша.
Коробьев вдруг затих на несколько секунд, потом неуверенно спросил:
– - Так вы что же, допуск не привезли?
– - Не привез.
– - Почему?
– - Нет у меня его, нету. Ни допуска, ни секретности.
– - Даже третьей формы?
– - лицо Матвея Игнатьевича сразу как-то постарело и съежилось.
– - Даже третьей.
Воцарилось тяжелое молчание.
29.
Из дневника Каменского
"Да здравствует человек, который живет себе и живет, как будто бы он бессмертен".
Детство кончается там, где начинаешь ощущать давление смерти. Там, где осознаешь, что если не сделаешь чего-то сейчас, то что-то не успеешь наверняка. Когда понимаешь, что впереди уже не "все", а что-то вполне ограниченное. И можно не успеть исправить ошибку, бросить одно, начать другое, потом третье... Кончаются развилки и начинается Путь, с которого не свернуть. Eще какое-то время видны уходящие в дымку боковые дороги, но постепенно и они скрываются. Тогда - только вперед, а финиш уже виден.
Я, кажется, понял, чем отличаются взрослые от детей. В детском лице видна бесконечность окружающего времени и пространства. Бесконечная вера в возможность неограниченной экспансии вовне. Лицо взрослого затенено четким осознанием границ. Границ окружающего и, прежде всего, своих собственных. Именно по этой тени проходит водораздел между Детством и Жизнью.
Зал ожидания щигринского вокзала неожиданнo поразил роскошью месопотамского борделя. Простенки между гранитными колоннами были заполнены псевдозолотой вязью с хитроумно вплетенными в нее серпами и колосьями. На инкрустированном мраморном полу стояли монументальные дубовые скамьи. Саша сел на скамью и закрыл глаза...