Звезда и шар
Шрифт:
– - Это очень серьезно. Ну ладно, не летают, но уж хоть гарцевали бы, как лани, так и того не могут.
– - Кто?
– - Черепахи.
– - Кого ж это волнует-то?
– - Каждого сознательного гражданина. И если бы вы, Афанасий Лукьянович, отказались от своего негативизма, и серьезно задумались, вас бы тоже этот вопрос взволновал.
– - Какой, к бесам, вопрос-то?
– - Почему черепаха не может скакать галопом. Только не отвечайте сразу, остыньте и подумайте.
Афанасий Лукьянович замолчал, судорожно соображая, стоит ли продолжать дискуссию. Он уже неоднократно накалывался на насмешки. И каждый
– - Панцирь у них, да...
– - ответил он с опаской, как будто вступая на зыбучий песок.
– - Верно!
– - вскричал Саша, -- Девять баллов, девять десятых. В среднем панцирь сухопутной черепахи весит в два раза больше, чем сама черепаха. А нахрен он ей сдался?
– - Как это? Для защиты...
– - Точно! Десять баллов, ноль десятых. На тот случай, если коварный беркут неслышно подкрадется сверху и нанесет предательский укус в спину. Значит, на случай неожиданного нападения, черепаха должна всю жизнь таскать на себе приросшую к ней тяжеленную броню, из-за которой она не то что летать, а даже брюхо от земли оторвать не может. Все верно пока?
– - Ну... вроде, да.
– - А теперь еще вопрос из области мер и весов. Во сколько раз советская армия весит больше советского народа?
– - Это, голубчик, кощунство. Так я тебе скажу.
– - Это, Афанасий Лукьянович, жизнь. А кощунство заключается в том, что народ, в отличие от черепахи, должен на свой панцырь пахать как проклятый. Кормить, поить и одевать, и оружьем снаряжать. И в комод не спячешь до момента необходимости.
– - Ой, голубчик, неправ ты, ой неправ. Я, между прочим, -- гордо выпрямился Афанасий Лукьянович, -- на Даманском под огнем лежал, жизнью рисковал, да, а ты...
– - А я думаю, паны дерутся, у хлопцев чубы трещат. Два верховных коммуниста поцапались, а для разборки вас - на снег, под обстрел. А не обидно было, что враг - не мировой капитал, а свой, трудящийся китаец?
Афанасий Лукьянович несколько раз открыл и закрыл рот.
– - Стыдно, Александр, обижать слабых,
– - сказала Ольга Андреевна.
– - Это я, Ольга Андреевна, по молодости. Горяч и несдержан. Дайте срок, угомонюсь. Но ведь, согласитесь, все чистая правда. Знаете, во сколько раз кадровый офицер дороже мэнээса? Мэнээсу сунули сто десять в зубы и - гуляй. А офицера обуть надо, одеть, накормить, жилье обеспечить, да еще и семью его пропитать. А
вооружить его сколько стоит? И ведь не сеет и не пашет, только кушает. Я буквально ощущаю, как он на мне верхом сидит со всей своей челядью, с ракетами и пистолетами.
– - Тебе, Александр, надо в живописцы,
– - расхохоталась Ольга Андреевна, -- Я прямо вижу весь наш ученый совет взнузданным под седлами. А впереди товарищ генерал-майор с танком наголо на лихом ученом секретаре. Ладно, ладно, идите чай пить, вскипел.
Зазвонил телефон.
– - Вас, Ольга Андреевна, -- прошептала Лисицина, -- Ложакин.
Та взяла трубку. С минуту она слушала молча, иногда, поморщившись, отводя трубку от уха. Тогда в комнате становился слышен голос завлаба, захлебывающегося от возбуждения.
– - ... Накрылся твой композит...
– - жужжал он, как попавший в спичечный коробок шершень -- ... экономические данные... генеральный недоволен, ... секретность...
– -
Когда дверь за ней захлопнулась, Афанасий Лукьянович как-будто очнулся. Все в нем горело негодованием. Самые лучшие годы его жизни прошли в Армии. Армия кормила его и одевала, давала жилье и спокойствие за завтрашний день. Он почти дослужился до военной пенсии и готовился выйти на покой, когда произошло неожиданное. Его демобилизовали досрочно.
И вот, вместо вожделенного заслуженного ничегонеделанья, он, по трудовому распределению, оказался в инженерах научно исследовательского института полимеризации пласмасс. В среде охальников и нигилистов.
– - Так ты что же это такое хочешь сказать, -- начал он -- что служащие нашей Армии - паразиты, да? Так что ли выходит по твоему, да? А мeнeес, значит, не паразит, да, который тут штаны протирает, я тебя спрошу, да?
– - Браво, Афанасий Лукьянович, ваша правда, и мэнээс паразит. А, кстати, вы представляете, во что стране обходится прокормление генерального директора?
– - ответил Саша, потом, перейдя на таинственный шепот, добавил: -- а генерального секретаря?
35.
Из дневника Каменского
Что позволяет человеку считать себя венцом творения? Если не сбиваться на банальности? Развитые верхние отделы головного мозга? Осознание себя? Технологический прогресс? А может просто прямохождение?
Живая природа целесообразна. Все в ней имеет скрытый смысл и назначение. Любой зверок стремится вырыть норку, запастись едой и вывести потомство. Зверок руководствуется инкстинктами, которые, как программа, ведут его по жизни, с одной единственной целью - выжить. Зверку не приходит в голову вопрос "А зачем?".
Белки совершают довольно сложные манипуляции. Они собирают грибы летом, нанизывают их на ветки, потом собирают сушеные и складывают в укромное место на зиму. Человек пашет, сеет, жнет, льет сталь, делает машины, помогающие произвести товары, которые можно съесть или одеть или каким-то образом использовать. Так чем же он отличается от белки? Тем, что летает в космос? Или тем, что образует сложные политические структуры?
Хотя, пожалуй, в космических полетах есть что-то, выделяющее эту форму активности из прочей утилитарной деятельности. Но только если летишь в космос, чтобы просто глянуть, как там. Не с целью разведать марсианские ископаемые или двинуть род человеческий на Луну, а просто из интереса. Интерес к чему-то, не имеющему приложения, не приносящему пользы, не помогающему достигнуть плодов или положения, как раз и отличает людей от двуногих прямоходящих.
У миллионеров есть дурацкий обычай: заставить своих детей пройти через тяготы жизни под необходимостью заработка. Это называется воспитанием. Втянуть ребенка в экономическую деятельность, заставить его участвовать в сложноорганизованных беличьих играх, называется воспитанием. Я бы это назвал преступлением. Этому есть оправдание только когда нет экономической возможности обеспечить ребенку беззаботное существование.
При полном достатке человек встает перед необходимостью ответить на самый главный вопрос: что мне теперь делать, чтобы не было стыдно? Испытание достатком - самое тяжкое испытание. По сути дела это испытание на право называться человеком. Ни одно Дело такого права не дает.