Звезда и шар

Нель Виктор

– - Просто я небо люблю, -- сказал Гребенщиков устало.

Сквозь лес юпитерных штативов Саша вдруг зацепил взгядом в дальнем углу какую-то до боли знакомую форму. Извиняясь и спотыкаясь о кабели, он протиснулся сквозь толпу к вывеске "ОБЪЕКТЫ". Под ней, между гипсовым монстром с гиганской, расползающейся по полу челюстью, и сложной решетчатой конструкцией из костылей, на невысоких постаментах возлежали экструдерные сбросы. Те самые полурастекшиеся, шишковатые пластмассовые шматы, родные братья которых безвестно

коротали свой век на земляном полу в углу щигринской трапезной.

Эти же, прорвавшиеся к свету и славе, в отличие от своих тусклокоричневых родственников, радовали глаз яркими цветами, красным, желтым и небесно голубым. Никаких следов руки человеческой на них не обнаруживалось.

Рядом на стене висела скромная табличка: "ПОМЁТ ДРАКОНИЙ".

...
– - А не потому ли вы только небо рисуете, спрашивают наши телезрители, что больше ничего не умеете?
– - донесся до Саши голос из круга света.

– - Не потому.
– - тихо ответил бард.

49.

Вести с фронтов

Первым же залпом Большой

Берты полипропиленовая,

повышенной ударной вязкости,

морозостойкая бронеплита,

установленная Борисом

Вениаминовичем поверх

листового железа с целью

амортизации, была

разнесена вдребезги.

50.

Евстифеев не врал. Точнее не совсем. Никакого крупномасштабного производства он, конечно, развернуть не мог. Все, что он сумел, это найти и заинтересовать небольшой полиграфический кооператив "детпечать". Основная продукция их была книжки-раскраски и картонные макеты самолетов "сделай сам".

– - Это очень хорошее начало, -- кричал он в трубку, объясняя Саше подробности, -- конечно не красное дерево, но лиха беда. Вам надо сделать бумажные макеты.

– - Что ж, хоть шерсти клок, -- ответил тот.

– - Что вы сказали?
– - переспросил предкооператива "телефонд", -- я вас очень плохо слышу!

– - Я говорю, златорунной овце в зубья не смотрят, -- проорал Саша в трубку, -- нарисуем, коль партия приказывает.

– - Очень хорошо, очень хорошо, -- продолжал Евстифеев, -- они уже предоставили художника-оформителя обложки, зовут Феликс, пишите адрес...

Феликс жил и творил в мастерской, представлявшей взору вошедшего дикое смешение антиквариата, лавки художественных принадлежностей и ночлежки. Мастерская была перегорожена случайным образом заляпаными краской занавесками, там и сям встречались короткие лесенки, ведущие то вверх, на дощатые помосты, то вниз, в какие-то обнижения пола, если здесь вообще был пол. Справа виднелась тахта, беспорядочно забранная разноцветными лоскутами. Там, похоже, кто-то спал.Если бы Сашу попросили набросать план этого гнездилища живописца, результат был бы плачевным.

Невдалеке от входа на станке стояло крупное произведение. На фоне растворяющегося в белесом небе жнивья была изображена

невесомая, почти не касающаяся пыльной грунтовой дороги, фигура в легком, полупрозрачном пеньюаре, удаляющаяся от зрителя вдаль с большим цинковым ведром в руке. Фигура была излишне наклонена вперед, что еще больше усиливало впечатление невесомости. Все в картине было нечетко, зыбко, не было точных контуров, ни одна форма не была пролеплена ясно, кроме ведра. Ведро же поражало фотографической достоверностью, видна была каждая заклепка и даже легкий рисунок молотковой краски на боках.

– - Как впечатление неподготовленного зрителя?
– - спросил вынырнувший откуда-то хозяин.

Феликс не был похож на художника. Точнее, на тот образ, который всплывает в сознании при слове "художник". Он был аккуратно пострижен, гладко выбрит и одет в обычный костюм с рубашкой и галстуком.

– - Интересно написано, а это означает что-то, или так, свободное излияние?
– - спросил Саша.

– - Ха!
– - ответил Феликс, -- еще как означает! Это полотно писано на заказ для фойе дома культуры. Да Винчи можешь ты не быть, но пищу потреблять обязан. Называется "Доярка, направляющаяся на утреннюю дойку".

– - Дом культуры где расположен?
– - осведомился неподготовленный зритель.

– - За углом.

– - Тогда может и пройдет. Если, конечно, доярки туда случайно не заглянут. Боюсь, что они свою не признают. Хотя подойник очень реалистично подан.

– - Я тебе говорила, четче рисуй.
– - раздался голос с тахты. Там чиркнули спичкой, и поднялся сизый клуб сигаретного дыма.
– - Зарубят, как пить дать!

– - Спи, родная, -- отозвался Феликс, -- есть пределы, до которых мастер может терять лицо. Верно, молодой человек?

– - Глобально верно. Не понятно только, почему реалистичность означает потерю лица?

– - А зачем она? Зачем? Вы, вероятно Шишкина любите, или там Левитана?

– - Да, и Дали, -- отозвался Саша, -- и Лактионова, кстати.

– - Застывшие формы, старье!

– - А импрессионисты?

– - Кое-что, но, впрочем, тоже мертво.

– - А вы не могли бы мне что-нибуть показать, где нет потерь лица?
– спросил Саша, -- писаное без ориентации на заказчика?

– - А вот, например, -- Феликс махнул рукой в сторону небольшого холста.

На холсте мел снег. Косо, крупными хлопъями. Сквозь метель проглядывали силуэты домов, написаные в обратной перспективе, искаженные и нереальные. Кисть скользила по холсту горизонтально, вторя буранным трассам. Окно на шестом этаже самого близкого дома было открыто настеж. В проеме, опершись локтями передних конечностей на подоконник, стояло нечто. Саша приблизился, пристально вглядываясь. На голове у существа высились кривые выросты.

– - Рога, что ли?
– - спросил он.

– - А ты отойди подальше.