Звезда по имени Галь. Заповедная зона

Желязны Роджер Джозеф

А все-таки ему не терпелось поглядеть на эти фотографии. И когда они сошлись к обеду в просторном помещении посередине корабля, которое служило разом и спальней, и столовой, и клубом, и складом провизии, он прежде всего поискал глазами Белова.

Но Белова здесь не было.

— Он в кабинете у врача, — серьезно, хмуро сказал его сосед по столу Лаятинский. — Ему нездоровится. Шнейдер его осматривает.

— Голова разболелась?

Лаятинский кивнул:

— Становится все хуже и хуже. И суставы ломит, И жар у него. Похоже на менингит.

— Ого!

При

такой скученности болезнь вроде менингита мигом перекинется на всех. Впрочем, Гуранин ведь не врач, а инженер. Что он в этом понимает, с чего ему вздумалось ставить диагноз?

И тут О’Брайен заметил необычную тишину в столовой. Все ели, не поднимая глаз. Колевич раскладывал еду по тарелкам — правда, он был мрачноват, но, может быть, просто потому, что пришлось не только готовить обед, а еще и подавать, так как дежурный помощник повара доктор Элвин Шнейдер вынужден был заняться делом куда более важным и неотложным.

Но американцы просто помалкивали, а русские были чернее тучи, прямо как на похоронах. Все осунулись, челюсти сжаты, будто люди ждут расстрела. И дышат они все тяжело, медленно и хрипло — так бывает, когда бьешься над мучительно трудной задачей.

Вот оно что! Если Белов серьезно заболел, если он выбыл из строя, они попадают в невыгодное положение: у американцев теперь численное превосходство, они примерно на пятнадцать процентов сильнее. И если дойдет до стычки…

Но тогда диагноз, поставленный медиком-любителем Гураниным, — это отчаянная попытка сохранить оптимизм. Да-да, оптимизм! Ведь если у Белова менингит, штука очень прилипчивая, заразиться могут и другие, американцы с таким же успехом, как и русские. Тогда, может быть, они снова сравняются.

О’Брайена пробрала дрожь. Что за безумие…

А впрочем… что, если бы сейчас там, наверху, лежал тяжело больной американец, а не русский? Пожалуй, тогда и он, О’Брайен, стал бы думать, как думает сейчас Гуранин. Пожалуй, и он стал бы надеяться на менингит, как на спасение.

В столовую спустился капитан Гоз. Казалось, глаза у него еще больше потемнели и ввалились еще глубже.

— Прошу внимания. Сразу после обеда всем явиться в рубку, она сейчас будет служить дополнением к врачебному кабинету.

— А для чего явиться, капитан? — спросил кто-то.

— Для профилактической прививки.

Наступило молчание. Гоз пошел к выходу. Главный инженер откашлялся.

— А как Белов? — спросил он.

Капитан чуть помедлил.

— Мы еще не знаем, — сказал он, не оборачиваясь. — И если вы хотите спросить, чем болен Белов, отвечу: этого мы пока тоже не знаем.

У двери в рубку выстроилась молчаливая очередь — люди сосредоточенно ждали, входили и выходили по одному. Настал черед О’Брайена.

Он вошел, закатывая, как было ведено, правый рукав. В дальнем конце рубки стоял Гоз и смотрел в иллюминатор с таким видом, словно ждал прибытия спасательной экспедиции. Стол штурмана сплошь был покрыт комками ваты, мензурками со спиртом и пузырьками с какой-то мутной жидкостью.

— Что это за

снадобье, док? — спросил О’Брайен после укола, когда ему разрешили опустить рукав.

— Дуоплексин. Новый антибиотик, его получили в прошлом году в Австралии. Пределы его действия еще не установлены, но это — самое универсальное и самое сильное средство, каким сейчас располагает медицина. Не очень-то приятно пускать в ход такое сомнительное зелье, но в Бенаресе перед стартом мне велели в случае каких-либо неясных симптомов вкатить каждому из вас полную порцию.

— Гуранин говорил, похоже, что у Белова менингит, — заметил штурман.

— Это не менингит.

О’Брайен помешкал еще минуту, но врач заново наполнял шприц и, видимо, не собирался вдаваться в дальнейшие объяснения. О’Брайен посмотрел на неподвижную спину капитана Гоза и сказал:

— А как со снимками? Еще не проявлены? Хотелось бы поглядеть.

Капитан отвернулся от иллюминатора и, заложив руки за спину, прошелся по рубке.

— Скафандр и все снаряжение Белова тоже с ним в карантине, — негромко ответил он. — Так распорядился доктор.

— А-а. Вот это жаль. — О’Брайен понимал, что пора уходить, но любопытство взяло верх. Эти двое чем-то встревожены, и их тревога куда сильней, чем страхи, которые одолевают русских. — Белов сказал мне тогда по радио, что марсиане явно были гуманоидами. Поразительно, правда? Жизнь развивалась тем же путем, подумать только!

Шнейдер осторожно опустил шприц.

— Тот же путь развития, — пробормотал он. — Та же эволюция и та же патология. Хотя тут нет полного сходства ни с одной болезнью, вызываемой земными микробами. Но восприимчивость такая же. Это ясно.

— То есть, по-твоему, Белов подцепил какую-то марсианскую болезнь?! — изумился О’Брайен. — Но этот город такой старый! Ни один микроб не может существовать столько времени.

Маленький толстенький Шнейдер решительно выпрямился.

— С чего ты взял? И на Земле известны несколько видов, которые могли бы продержаться. А уж споры — сколько угодно.

— Но если Белов…

— Довольно, — прервал капитан. — Вам не следует думать вслух, доктор. И вы держите язык за зубами, О’Брайен, пока мы не решили довести это до всеобщего сведения. Следующий! — вызвал он.

Вошел Том Смейзерс.

— Послушай, док, — сказал он. — Может, это и не велика важность, но у меня что-то трещит голова, сроду так не трещала.

Остальные трое переглянулись. Шнейдер невнятно, вполголоса выругался, выхватил из нагрудного кармана градусник и сунул в рот Смейзерсу. О’Брайен перевел дух и вышел.

Вечером всем было ведено собраться в столовой, она же спальня. Шнейдер встал на стол, вытер ладони о джемпер; лицо у него было усталое.

— Вот что, люди добрые, — начал он. — Николай Белов и Том Смейзерс больны, Белов — тяжело. Симптомы такие: небольшая головная боль и жар, то и другое быстро усиливается, появляются резкие боли в спине и суставах. Это — первая стадия. Сейчас на этой стадии находится Смейзерс. А Белов…