Звезда Полынь
Шрифт:
– Млечный Путь, а, Млечный Путь! Уведи куда-нибудь.
Это очень странно прозвучало. Доверчиво и мягко, будто фитюлька обращалась с незамысловатой просьбой к родному человеку.
Или к человеку, от которого ждет только добра.
"Мальчик, а, мальчик…" – вспомнил Вовка.
– А по Млечному Пути можно далеко зайти… – проговорила она, интонацией дав понять, что под"далеко" имеет в виду отнюдь не одни лишь райские кущи. И, чуть помедлив, закончила: – Но без Млечного Пути – просто некуда идти.
Вовка подождал. Может, это не все, может, есть еще продолжение, и фитюлька театральную паузу держит. Но – нет. Он даже затылком чувствовал, как она робко ждет его восхищения.
– Ну, ты прямо… это… – Он порылся в памяти, стараясь взять по максимуму, чтобы фитюльке стало приятно. – Прямо Анна Ахматова!
– По-моему, у меня философски глубже, – серьезно сказала фитюлька. Вовка только головой качнул: вот наглая… А врет, что стесняется. И тут услышал, как она хихикает ему в шею – сначала тихонько, потом громче, от души. Шее стало жарко, точно летним солнцем припекло. Это она пошутила, облегченно понял Вовка и засмеялся с нею вместе. И будто бежать стало легче.
– Слушай, а может, все-таки расскажешь, зачем тебе космос?
– Трудно объяснить, – отозвался Вовка. – Я еще сам не очень…
– Ой, я забыла! Молчи, молчи, береги дыхание!
– Да ничего, я еще в форме… Просто у меня пока… больше ощущений, чем мыслей. Понимаешь… Людям иногда надо иметь куда разъехаться. Когда все впритык, непонимания и злости больше, чем на просторе. Я по себе знаю. Это даже между близкими так. А между народами и подавно. У нас в мире столько злости, столько обид… Люди многие уже и сами бы рады от них избавиться… А въелось. Я вот иногда думаю. Кто-то, скажем, какую-нибудь занюханную долинку между гор двадцать лет делит и поделить не может. А предложить им по целой планете? Не Луну дохлую, конечно, и не Марс… А настоящие, полноценные планеты. Они называются землеподобными, ты, наверное, знаешь. Вот тогда станет видно, кто чего стоит. Кто способен жить сам, тот и будет. Да еще и развернется в полную силу. А кто потянется вслед за теми, от кого якобы хотел избавиться, кого крыл на весь свет… Стало быть, и вправду паразит. Момент истины, понимаешь?
Солнце, будто не желая докучать грубым светом, присело за деревья и, вкрадчиво подзадоривая, оставило их вдвоем. Снег выдохнул таинственную синеву. Просека поплыла. Иногда в какую-нибудь пустяковую пазуху, ненароком сложившуюся из многоярусных ветвей и висячих снежных груд, стреляла тягучая вспышка луча, поджигая золотое пятно на сумеречной лыжне – и каждое разбрасывало по мглистым сугробам мириады переливчатых искр. То тут, то там… Казалось, мальчик и девочка бегут по Млечному Пути.
ГЛАВА 7
Городок был невелик – в сущности, один громадный дом творчества, а не полновесный населенный пункт. Близость старого, почти с аналогичной целью, но совсем в другие времена наспех сляпанного центра практически не ощущалась. Архитекторы не зря ели свой хлеб с икрой, и не зря заказчик драл с них семь шкур: с квадратно-гнездовой древневосточной планировкой, в течение веков считавшейся самой рациональной – когда хирургически прямые улицы шинковали жилую плоть на мертвые однообразные шматки, – тут покончили. Тут заботились в первую голову о том, чтобы людям было уютно и нетипично. Поэтично. И потому фантазия творцов, постаравшись разбудить будущую фантазию жителей – а фантазия от будущих жителей требовалась просто по работе, – причудливо сплела из улиц, переулков, мостов, набережных, площадей, скверов и детских крепостей что-то вроде то ли Китежа, то ли ганзейской твердыни, когда ни один дом не напоминает соседний, ни один угол не прям, ни один квартал не похож на промзону и ни одно дерево – на зэка на прогулке; но в то же время – без средневековой грязи, тесноты и полной невозможности уразуметь, отчего это за домом пять сразу выпер дом сорок восемь. Здесь было увлекательно и бродить, и ездить; а носиться, отупев от вечного цейтнота, со скоростями за сто, все равно было некуда и не для чего.
И все же новое обиталище Кармаданова смутно напоминало Бабцеву шахматный Байконур, несущий отпечаток, казалось бы, совсем иной эпохи.
Может, просто чистотой, о которой после торжества демократии по-русски – когда всем все можно, кроме того, что нужно, и всяк волен гадить под себя в любых количествах, а вот убирать некому – в больших городах уже забыли.
А может, каким-то несуетным выражением лиц встречавшихся людей. Будто ни один не похмелялся уж по меньшей мере года два, и будто ни один не боялся, что его ограбят – не в подворотне, так в ЖЭКе, не в ЖЭКе, так в бухгалтерии на собственной же работе в день получки… Будто здесь машинам не нужны противоугонные устройства, девушкам – газовые баллончики, а ответственным главам семей – веера сложных, дорогостоящих и обременительных знакомств во всех структурах, от коих зависит повседневность, от сантехника и до начальника райотдела милиции…
– Ну, вот, а ты боялся, что шарашка! – приветствовал Бабцева Кармаданов, открыв ему дверь и тут же заключив в объятия. – Рад тебя! – сказал он.
Бабцев в ответ тоже обнял Кармаданова, похлопал по спине… Что-то было в этом ненатуральное, принужденное. И Кармаданов будто очень устал и даже улыбку явно держал на лице с трудом – мол, чудесно, что ты все ж таки приехал, но как же не вовремя ты свалился на голову…
– И я тебя, – сказал Бабцев.
Конечно, шарашка, подумал он. Вызов нужен, чтобы приехать. И КПП…
Свобода у нас возможна только если как следует отгородиться от всякой соседней свободы свободно висящей колючей проволокой, по которой совершенно свободно течет электрический ток.
Он снял теплую куртку, переобулся в домашние тапочки, заранее приготовленные Кармадановым.
Не без любопытства озираясь, прошел в ванную помыть руки. Ничего особенного, не апартаменты, конечно, не пентхаус. Квартира как квартира. По меркам их панельно-блочного детства – дворец. Спору нет, уютненько…
– А что ты без Кати? – спросил Кармаданов, подпирая плечом косяк двери в ванную. Бабцев тщательно вытер руки. – Вы же вдвоем должны были прилететь…
– А мы вдвоем и прилетели, – ответил Бабцев. – Но она сразу пошла с Вовкой повидаться… А он, как нарочно, загулял где-то. Совести у парня совсем нет. Ну, пусть на меня ему плевать – ладно. Но ведь знает, что мать прилетает! В итоге она мне полчаса назад позвонила и сказала, что никуда не пойдет, пока не найдет сына, и пошла его искать к папе. Папа-то тоже у вас приютился. Ну, а я… Во-первых, я уже договорился с тобой о времени, а во-вторых… в конце концов, пусть они сначала вдвоем там поворкуют. Не хочу отсвечивать.
Странно, но у Кармаданова на лице написалось облегчение. Он будто сразу слегка отдохнул.
– Ну, и хорошо, – сказал он. – Будет у нас с тобой мальчишник. Руфь нынче совершенно не в форме.
– А что такое?
– Да как сказать… Знаешь, бывают такие совпадения в жизни… Вот не раньше, не позже, именно в день, когда вы прилетели. Я уж не хотел говорить…
– Да что такое?
Кармаданов мялся. Они прошли по старой привычке на кухню – лучшего места для дружеской беседы в России все ж таки нет и не будет. Бабцев достал из сумки причудливую бутылку чистопородного коньяку; улыбаясь, решительно поставил на стол.