Звезда Тухачевского
Шрифт:
— Я родился в девяносто третьем году, — негромко сказал Тухачевский.
— Выходит, — Муравьев быстро прикинул в уме, — вам всего-то двадцать пять! Наполеоновский взлет! А вашему покорному слуге уже под сорок! И всего-навсего полковник. Улавливаете разницу? Впрочем, соловья баснями не кормят. Располагайтесь за столом, сейчас завтрак сочиним. На голодный желудок в башку лезут одни дурные мысли.
Приглядевшись к Муравьеву, Тухачевский отметил, что его лицо было одутловатым, черные обводья еще более отчетливо выявляли лихорадочный блеск глаз — настороженных, как у человека, находящегося в постоянном ожидании чего-то
«Кажется, основательно гульнул тезка минувшей ночью», — невольно подумал Тухачевский.
Муравьев и впрямь чувствовал себя отвратно: нещадно трещала голова, бешено стучало в висках, мучила жажда. Хотелось побыть одному, хотелось немедля выгнать к чертовой матери этого красавчика, которого непонятно за какие такие заслуги Троцкий решил вознести на уровень командарма, хотелось запереться в кабинете, никого не пускать, забыть о войне, о кровопролитных боях, предаться мечтам о славе. «Для выполнения работ исключительной важности… В высшие войсковые соединения и командования ими»… — едва ли не вслух, испытывая непреодолимое презрение к составителям этого документа, процитировал в уме Муравьев, но внешне это его чувство ничем не проявилось.
Он вдруг рывком распахнул дверь:
— Чудошвили! Завтрак! Да поживее!
Адъютант сломя голову ринулся выполнять приказание, а Муравьев устало, будто только что отданное распоряжение стоило ему гигантских физических усилий, плюхнулся в кресло.
— Вы, разумеется, бывший офицер? — после долгой паузы больше для проформы устало спросил он.
— Так точно, — четко ответил Тухачевский. — Окончил Александровское военное училище в четырнадцатом году, затем служил в Семеновском полку. Поручик.
— Александровец! — едва ли не радостно воскликнул Муравьев. — Ну, мне до вас далеко! Я — провинциал, учился в Казанском, не то что вы — столичная штучка! Пороху-то удалось понюхать?
— Воевал с немцами. Под Кржешовом, Ломжей…
— А я — япошек колошматил! Революцию принял всем сердцем. Помог большевикам генерала Краснова разбить, Каледину дал прикурить. Украинской Раде — пинком под зад! Румыны — те до сих пор при имени Муравьева дрищут! Помню как сейчас, приехал в Тирасполь, в Приднестровский полк, а там братва как на курорте — на кострах шашлычки жарят, молдавское вино хлещут. Ищу кого-нибудь из командиров — является паренек, булькатый такой, что такое булькатый — разумеете, подпоручик?
— Первый раз слышу.
— Надо осваивать народный язык, — наставительно произнес Муравьев. — Без этого народ за нами не пойдет, его от дворянских словечек тошнит. Булькатый — значит глаза сильно навыкате. Так вот. Представляется: Якир, имя-отчество как сейчас помню: Иона Эммануилович. Иона! Что ж, говорю, дорогой ты мой товарищ Иона, вы здесь себе такую развеселую жизнь устроили? Собирайте полк, немедля! Собрались. Я — кулаком себя в грудь да как заору на всю площадь: так вас растак, моя доблестная Первая армия кровью истекает под Рыбницей, а вы, предатели, не наступаете на Бендеры! Вмиг одумались, рванули атаковать позиции румын, а те им врезали по первое число. А я им вслед — телеграмму: «Грузитесь срочно всей армией и отходите через Одессу на север, немцы вам в тыл вышли». Такая история…
Муравьев вдруг прервал свой рассказ.
— Небось надоело слушать? — с подозрением взглянул он на Тухачевского. — У меня этих историй неисчислимое
Тухачевский молчал, ему хотелось поскорее вникнуть в дела фронта, в состояние армии, которой ему предстояло командовать, а Муравьев говорил ему то, что его сейчас совершенно не интересовало.
— Я революцию защитил, Ленина на троне удержал, без моих побед ему да и его соратничкам головы бы не сносить, а какова благодарность? Кинули должность главкома, давай, продолжай, Муравьев, кровь проливать, а мы за твоей надежной спиной. На самый верх господа-товарищи не пустили — шиш тебе с маслом. Не ценятся наши заслуги, ни в грош не ценятся! — сокрушенно воскликнул он. — Да и боятся они нас! А вдруг мы штыки на Москву повернем?
Он внезапно умолк, будто споткнулся, поняв, что в азарте наговорил лишнего.
— Впрочем, вы моим словам не очень-то придавайте значение, — приглушенно проговорил он, испытывающе вглядываясь в Тухачевского. — А если уж искушение на вас найдет сообщить кому-нибудь о моих размышлениях — так ведь кто поверит? Свидетелей-то нет!
Тухачевский упорно молчал, поражаясь цинизму главкома. Муравьев хотел еще что-то сказать, но смолк на полуслове: в кабинет стремительно влетел Чудошвили. Черкеска развевалась на нем, как надутый ветром парус. Следом за ним два красноармейца внесли на подносах роскошный завтрак: жареные цыплята, ветчина, овощи и фрукты, дымящийся кофе в чашках, сливки: Чудошвили со значением, так, чтобы это заметил главком, торжественно водрузил посреди этого ароматно пахнущего богатства бутылку коньяку.
— А квас? — грозно вопросил Муравьев, облизывая языком сухие губы.
— Я — мигом! — Чудошвили исчез так же внезапно, как и появился, и вскоре уже наливал в керамическую кружку пенящийся квас.
— Прошу угощаться и без всяких там церемоний, — пригласил Муравьев, жадно опорожнив кружку квасу. — Начнем с коньячка — за встречу, за назначение, за боевую дружбу. Скажу откровенно, вы мне сразу пришлись по душе, — с пафосом проговорил Муравьев.
— Вообще-то как-то с утра… — замялся Тухачевский: он и впрямь никогда еще не пил спиртное по утрам.
— А вы привыкайте! — приказным тоном возвестил Муравьев. — На фронте что утро, что ночь — все едино! Фронт — великая школа жизни и смерти! А коньячок превосходно освежает и очищает мозги. И первую — до дна!
Тухачевский с отвращением пригубил рюмку, старательно закусил. Муравьев за это время успел «освоить» три, щеки его раскраснелись, язык развязался еще сильнее.
— И они еще надеются на победу! — неожиданно выплеснул он на Тухачевского поток мыслей, которые, видимо, постоянно осаждали его буйную голову. — Прапорщиков — на дивизии, поручиков — на армии! Это как?! Да еще и связывают боевых командиров по рукам и ногам. К каждому командиру — комиссара! А кто такой комиссар? Шпик, доносчик, стукач! Путаются тут под ногами всякие Варейкисы, Шейнкманы — еврей на еврее сидит и евреем погоняет! До чего унизили русского человека!