Звезда Тухачевского
Шрифт:
— Нет в мире человека, который заставил бы меня бояться, — запальчиво воскликнул Тухачевский: выпитый коньяк уже начинал действовать, и он потерял осторожность.
— Я всецело верю вам. — Тон ее был прозрачно искренним. — Но вы забываете, что у нас есть человек, который способен вселить страх даже в самого Наполеона.
— И кто же он? — Задавая этот вопрос, Тухачевский прекрасно знал ответ, но ему хотелось, чтобы это имя произнесла первой его собеседница.
— Вы знаете его лучше, чем я, — принимая игру, ответила Зинаида Аркадьевна. — Надеюсь,
— И даже Сталин не заставит меня дрожать от страха! — Задетое самолюбие Тухачевского требовало незамедлительного выхода.
— Дай Бог, чтобы ни одна из множества пуль, которые направлены на вас, не достигли цели. — Глаза Зинаиды Аркадьевны даже увлажнились. — Этого я не переживу.
Весь день они провели на даче, а когда высокое иссиня-черное небо высветили, звезды, Зинаида Аркадьевна стала прощаться. Они расцеловались, и Тухачевскому вдруг почудилось, что он знает эту женщину уже тысячу лет и в то же время совершенно не знает ее.
— Я надеюсь, что это не последняя наша встреча? — опасаясь, что она скажет обратное, спросил он.
— На это хотела бы надеяться и я, — просто, без всякого кокетства ответила она.
— Но где прикажете мне искать вас? Москва — город большой, целое государство.
— Вот моя визитка. — Она протянула ему плотный листок бумаги. — До свидания.
Тухачевский бережно усадил ее на заднее сиденье машины и велел шоферу отвезти ее туда, куда она скажет. И тут же вручил ей букет цветов, которые принес садовник из оранжереи.
— Цветы! Какое чудо! — обрадовалась она, как ребенок радуется игрушке. — И как вы угадали мое желание?
Проводив ее, Тухачевский долго смотрел на звездное небо.
Звезды были тусклые, безжизненные, не мигали.
«Хорошо, что это осталось позади. Как и вся прошлая жизнь», — грустно подумал он, ощущая, как его грусть странно и удивительно перебивает чувство радости, будто он избавился от чего-то неприятного и даже опасного.
«Да, все пройдет, все проходит», — пришла ему в голову незатейливая житейская мудрость, и вдруг острой болью в сердце отозвалось внезапное воспоминание о Нине Евгеньевне. «Как она там, в Кисловодске? Может, видит оттуда, что ты вытворяешь здесь? — Угрызения совести вновь проснулись в нем. — Нет, конечно, не видит, но чувствует, конечно же чувствует, не может не чувствовать».
Он возвратился в дом и тут же, ощутив нечеловеческую усталость, повалился на диван. Перед глазами то и дело возникал желанный и пугающий облик Зинаиды Аркадьевны.
«Странная женщина… Загадочная женщина… — почему-то с тревогой подумал он. — И кажется, очень коварная…»
Он никак не мог объяснить себе, почему вдруг приписал ей коварство, и потому эта мысль назойливо осаждала его, вызывая неприятный озноб.
«И зря ты так откровенно сказал ей, что не боишься даже Сталина, — пожалел он о своих словах. — Не следовало этого говорить. Впрочем, в тебе, как это ни странно, проявляется совсем не свойственная твоему характеру черта — малодушие, едва ли не трусость. Стыдно, товарищ Тухачевский!»
И тут же, вспомнив о визитке, извлек ее из кармана. На ней типографским шрифтом стояло: «Тугаринова Зинаида Аркадьевна». И телефон.
«Тугаринова! — Он был ошеломлен. — Неужели дочь того самого Тугаринова? Или однофамилица?»
«Тот самый» Тугаринов был комбригом, преподавателем Военной академии, вместе с которым Тухачевскому довелось работать. Бывший царский генерал, преподаватель инженерного дела, доктор наук.
Вот так штука! Тухачевского охватило волнение: ему очень не хотелось, чтобы его пути вот так неожиданно перехлестнулись с семейством Тугариновых. Но ничего уже нельзя было исправить или изменить.
«Пусть это будет первая и последняя встреча», — решил он, подспудно чувствуя, что не сможет устоять и сдержать этот зарок.
И снова перед глазами возникло печальное, полное укоризны лицо Нины Евгеньевны. Чем дольше она, не мигая, смотрела на него, тем более он чувствовал себя человеком, совершившим самое страшное преступление перед своей и ее совестью, преступление, которое уже невозможно было ничем искупить.
«Боже мой, как редко я дарил ей цветы, моей Нине!» Эта мысль заставила его ужаснуться и возненавидеть самого себя…
Однажды, уже летом, в кабинете Тухачевского раздался звонок. Звонили не по правительственной связи, а по городскому телефону. Тухачевский снял трубку, думая, что звонит жена, но тут же с неприятным чувством узнал голос Тугариновой.
— Здравствуйте, Михаил Николаевич! — пропела она в трубку. — Ради Бога, извините, что я вторгаюсь в ваш служебный кабинет. Но не все же вам заниматься делами, так вы напрочь забудете, что на свете, оказывается, есть красивые женщины, которые изнывают от желания оказаться в ваших объятиях.
Дослушав эту восхитительную фразу, ласкающую его слух, Тухачевский все же поморщился: черт побери, эта женщина, кажется, запамятовала, что телефоны прослушиваются! И все же ответил ей любезно и приветливо:
— В мире нет ничего прекраснее, чем иметь возможность слышать такие слова от женщины, я имею в виду вас. Я повторюсь, но все же вновь скажу о вас как о мимолетном виденье и как о гении чистой красоты.
— Помните крылатую фразу? — отозвалась Тугаринова. — «Увидеть Париж и умереть». Я бы ее переиначила: «Услышать эти ваши слова и умереть».
— А вот это уж совсем ни к чему! Нам надо жить долго!
— Вашими бы устами да мед пить. Вы меня не разыскивали?
— Разыскивал, но безуспешно.
— Это неудивительно. Я долго была в отъезде. А знаете, почему я вам позвонила? Изнываю от нетерпения сообщить вам потрясающую новость. Угадайте какую!
— Даже провидец не смог бы угадать. Надеюсь, вы не оставите меня мучиться в догадках.
— Ни в коем случае! Так слушайте внимательно: с сегодняшнего дня я и ваша очаровательная Нина Евгеньевна, можно сказать, подружились. Да, да, не верите? Она вам сама расскажет! Мы просто очарованы друг дружкой!