Звезда волхвов

Веста А.

С такими-то вопросами и приступал я к прежнему настоятелю, своему духовному наставнику. А он, бывало, ласково так прикрикнет: «Не дерзни!!!» Любимое его словцо было: «Не дерзни!», и по темечку чем-нибудь огладит.

— Понимать, — говорит, — Священное писание не обязательно, ты только веруй и наизусть заучивай. Понимания не достигнешь, зато спасешься!

И ведь правду говорил святой отец! Попугай у него в покоях жил, из всех слов человеческих только одно и выучил. Чуть что не по нем: «Не дерзни!» — кричит. — «Не дерзни!» Вот раз клетка была неплотно прикрыта, он и вылетел в форточку. «Ну, — думает, — я теперь птица вольная, аж под самые небеса залечу!» Да не тут-то было. Откуда ни возьмись,

коршун его приметил, да и взял в оборот. От испуга попугай как гаркнет: «Не дерзни!!!» Оробел коршун, когда человеческий голос рядом с собой услыхал, и выпустил попугая. С земли я его подобрал, вылечил и обратно в клетку вернул. Так что умом постигать священное совсем не обязательно, главное в час испытаний — веру явить и священное имя назвать.

Севергин отер струящийся по лбу пот.

— Я слышал, колодец тут у вас есть. Испить бы…

— Да был колодец. В народе Златоструй прозывался… Не колодец, а «спонат».

— Что?

— «Спонат» для музея. Такой когда-то и в Московском Кремле был, и в Сергиевом Посаде, а ныне только в музее встретить можно. Настоятель благословил рычагом воду качать, только это уже не вода, а жидкость. Брат Иоиль у колодца служил, славный был парень, адамантова душа, как есть алмазной крепости и чистоты юноша. На меня молодого похож.

— А почему «был», с ним что-то случилось?

— Что с монахом может случиться? Пожалуй, что уже ничего. Только на всеобщем правиле я его давно не видел. Прежде он часы читал, теперь другое лицо вместо него. Разговаривал я с ним, утешал по первости: «Должен ли я теперь отречься от мира»? — спрашивает он у меня, многогрешного. «Не волнуйся, сынок. Если жизнь твоя будет и вправду христианская, мир сам с радостью от тебя отречется». Он понял, улыбнулся…

— «Иоиль», — записал Севергин в свой блокнот.

— Примите благословение отца настоятеля. — Служка протянул Севергину теплый монастырский хлеб. — Отец Нектарий готов вас принять.

Во внутренних покоях монастыря веяло свежей прохладой. Яркий сад за окном казался живой шевелящейся картиной.

— Слушаю вас, — настоятель Нектарий с тайной тревогой всмотрелся в лицо следователя.

— Нужна ваша консультация, батюшка.

— Готов вас выслушать и помочь по мере сил.

— Скажите, как церковь относится к ароматам?

— Аромат аромату рознь. К примеру, возбуждение себя духами считается у верующих делом предосудительным…

Отвечая на вопросы милиционера, отец Нектарий был рассеян и поминутно отирал платком бледный лоб. В голосе его мелькало легкое раздражение, словно посетитель пришел не вовремя:

— Земные ароматы тленны и грубы, неопрятны и нечисты. Все они имеют свойства привлекать демонов, если нет молитвенной защиты. В богослужении ароматы символизируют действие Духа святого и благовонную душу верующего.

— Скажите, а язычники применяли ароматы?

Настоятель пожал плечами.

— Возможно… Кажется, еще боги Финикии и Греции спешили «на тучный пир, на запах тука и возлияния». Язычники знали миро и ладан, так как именно волхвы принесли младенцу Мессии эти драгоценные дары. Так что в своей церкви, которая есть лишь извращение христианской, они, должно быть, и сегодня что-то применяют.

— Спасибо, и последний вопрос. — Севергин заглянул в блокнот. — Я слышал, что у вас есть монах Иоиль, с ним можно поговорить?

Настоятель едва заметно вздрогнул.

— В обители нет монаха с таким именем.

— Странно… Значит, меня ввели в заблуждение?

— Я неправильно выразился, — поправил самого себя настоятель. — Такой монах был, но сейчас его нет.

— Где же он?

— Переведен в другую обитель. Я уже передал его паспорт и дело.

— В какую именно?

— По монастырским правилам место сие должно сохранятся в тайне…

— Скажите, а как его гражданская фамилия?

Настоятель открыл пухлую книгу, похожую на гроссбух, и прочитал:

— Барятинский. Николай Васильевич Барятинский.

По дороге домой Севергин вспомнил о своем обещанье и позвонил Порохью. Но автоответчик на квартире немца доложил, что коллекционер отбыл в Германию. Егор наговорил краткое сообщение о найденных им следах Барятинского и, словно стыдясь самого себя, торопливо спрятал мобильник в карман.

Усадьба встретила Егора настороженной тишиной. Белка испуганно цокала в ветвях, не узнавая хозяина. Едва переставляя ноги, Севергин поплелся искать жену. Он даже удивился, что может смотреть в ее глаза с выражением почти предельной честности. Он обнял ее виновато и поцеловал с особым покаянным чувством, как святыню, и она ответила робкой доверчивой улыбкой.

«Ничего, отработаю… каждую минуту с той, с ней, отработаю», — твердил себе Севергин. Едва приехав, он кинулся чистить коровник, в мыслях затевая сотни подвигов, равных Геракловым. Он проложит через болотину деревянные мостки, заново перекроет сарай, он отпашет свой сладкий грех, и за крестьянскими трудами и жесткими мозолями, за ноющими от напряга мышцами, за серой пылью дней сотрется и потускнеет греховная сладость, золотинка в дорожной пыли, медовая капля, упавшая с неба. Только бы не вспоминалась, не обжигала ночным наваждением, не шептала голосом бездны: «За близость с жрицей мужчины платят душой и судьбой. Необузданная сила любви рождает бури…»

Глава 32

Рябиновая ночь

За глаза из изумруда,

За кораллы на губах…

Н. Клюев

Свое личное изгнание из ему одному предназначенного рая Егор ощущал всем своим существом. Копая лопатой черноземную гряду на задах огорода, он, чертыхаясь, выбирал из земли колючие сорняки. Ядовитый пот пополам с землей заливал глаза, струился между лопаток, затекал вдоль крестца, но под монотонное чавканье лопаты Егор вновь и вновь вспоминал свои московские ночки.

У ворот усадьбы запел ликующий автомобильный гудок. Взбучив колесами облако пыли, у трех сосен притормозила серебристо-белая иномарка. В окне белозубо скалился Квит. В очках со слепыми черными стеклами, он походил на мафиози средней руки. Отряхивая на ходу ладони, Егор поспешил навстречу гостю. Внезапно в коленях предательски заныло, от резкого скачка зашлось сердце. Чтобы перевести дух, Егор прижался спиной к сосне с тремя вершинами.

Из машины, с любопытством оглядывая избу и мреющий под солнцем огород, выходила Флора. В первую секунду он не узнал ее. Черные косы, уложенные короной, отливали как вороново крыло. На ней было свободное белое платье, похожее на греческую тунику. Оно оставляло открытыми тонкие руки и длинные стройные ноги выше колен. На шее — нитка алых «рябиновых» бус, странный знак, из тех, что умела подавать лишь она одна. Должно быть, позабыла она там, в спальне с хрустальным куполом, свое волшебное зеркальце, в котором читала будущее, и потому слепо отозвалась на приглашение гостиничного ловеласа. А может быть, все проще. Не надо быть пророком или пифией у дымного жертвенника, чтобы узнать о том, что Севергин устранился от ведения своего первого дела, и оно передано Квиту. Теперь Флора холодно и расчетливо поставила на Бориса, как ставит игрок новую фишку на зеленое сукно.