Звезда

Щербинин Дмитрий Владимирович

* * *

Да - Вилтор помнил, как он услышал объявление (он был влюблен тогда уже три года - ему пятнадцать исполнилось), что объявляется конкурс - пусть поэты присылают свои письма, и еще - незначительную сумму переводом. Один победитель удостоится разговором с самой Кэролайн. Как же вспыхнули тогда глаза Вилтора, с каким же рвением принялся он тогда записывать стихи. Он писал целый день, и целую ночь - потом у него закружилась голова, и он несколько часов пролежал в забытьи, зато как очнулся - принялся писать дальше, и так, не останавливаясь, в одном порыве, писал до тех пор, пока не была завершена убористым подчерком большая тетрадь. Из носа его давно шла кровь, в глазах темнело, но он совсем не замечал этого - вот принялся перечитывать написанное, и эти стихи показались ему самыми прекрасными из всего, что когда-либо создавалось поэтами. Он рыдал от восторга, он в неистовстве носился по своей комнате, и вновь пал в обморок, но тут же и очнулся - некогда жизнь не представлялась ему такой прекрасной, ведь он был уверен, что такие прекрасные стихи не могут занять какого-либо места кроме первого.

И он помнил, как в ожидании прошли три следующих месяца - словно в сказочном,

восторженном сне пролетели, ничто, кроме предстоящей встречи с Кэролайн было уже для него незначимо, и в те мгновенья, когда эти жгучие страсти хоть немного укладывались, он принимался писать все новые и новые стихи, которые намеривался вручить ей при встрече. Но уже было упомянуто, сколько приходило ей стихов (именно поэтому и решили устроить этот конкурс выжить на ее имени еще денег) - и, конечно же, первое место заслужил какой-то маститый поэт. Неумелые же, пылкие стихи Вилтора, проверенные компьютером, не вошли не только в число первой сотни, получивших билеты в первые ряды на один из ближайших ее концертов, но, по видимому, и в первый миллион. Сначала Вилтор не мог поверить, и, рыдающий, связался с компанией, спрашивал - быть может, перепутали имя. Отвечал ему механический голос извинился, сообщил, что - это десять тысяч такой то подобный звонок за сегодняшний день, а на крик Вилтор, может ли он получить рукопись и "Прочитать всем, всем, чтобы прошло это недоразумение глупое!" - тот же голос отвечал, что все рукописи, в связи с большим их количеством, во избежание путаницы уничтожаются, о чем было объявлено еще ранее. На этом связь была оборвана.

После этого Вилтор по природе своей вообще меланхоличный, впал в сильную депрессию. Он ни с кем не разговаривал, никогда не улыбался, почти ничего не ел - исхудал страшно, ходил со ввалившимися, темными глазами, и часто-часто можно было видеть его плачущим. Спасла его Кэролайн. Пусть в записи, через технику, которая якобы "передавала саму жизнь" - терялось что-то неуловимое, непостижимое для объяснение - все-таки, и через технику она сияла, она звала к свершениям, к любви.

В эти дни, месяцы Вилтор много думал о жизни, иногда записывал свои размышления. Наконец, он пришел к выводу, что должен оказаться от этих своих безудержных порывов, что приведут они его в конце концов к тому, что он изгорит без следа. А, ведь, между прочим, в последнее время много ухудшилось его успеваемость в школе совмещенной с академией. (После реформы двадцать первого века средние и высшие учебные заведения были совмещены, и только для каждого в самом начале, на основе различных психологических тестов выбиралась будущая специальность, на основе чего и записывался он в тот или иной факультет). Вилтор попал на факультет биологии, и действительно - эта наука его интересовала. Только придя в себя после поражения на конкурсе поэтов понял Вилтор, как отстал, и взялся за учебу почти с той же одержимостью, с какой недавно писал стихи. В короткое время из отстающих он перебрался в лучшие ученики. И ему было приятно, когда его хвалят, он говорил себе так: "Что же - поэта из меня не получилось, но ничего - у тебя есть другой путь, путь биолога, и здесь ты можешь достичь многого, кое-кем из людей сведущих уже признан твой талант. Иди-иди этой дорогой, Вилтор так было указано судьбой - это твоя дорога, и именно на ней ты можешь принести пользу человечеству. Да, да - ты сделаешь много славных открытий, Вилтор, и, кто знает - быть может, весть о тебе дойдет до Нее, быть может, ты тогда удостоишься разговором с ней" - и глаза Вилтора затуманивались, заволакивались восторженными слезами - он сидел, весь сияющий любовью, а потом, так же сияющий, с воодушевлением брался за работу.

* * *

Конечно, Вилтор не был исключением в подобных мыслях. Нельзя забывать, что незадолго до этого широко отмечали рождение пятисотмиллиардного человека. И пусть компанией, с которой был подписан контракт Кэролайн владели по большей части алчные мысли - пусть - они, все-таки, были орудиями рока - они, несмотря ни на что, делали доброе дело - доставляли сияние Звезды Кэролайн для всех желающих, а это были все эти пятьсот миллиардов. Ведь когда появляется что-то действительно прекрасное, то стремятся к нему все - забывая, что это - музыка, картина, свет - просто чувствуют, как пробуждается что-то лучшее, что, быть может, и дремало в их душах. И многие-многие миллионы грезили так же как Вилтор - все стремились к самосовершенствованию, к тому, чтобы стать достойными встречи с нею. С появлением ее почти сошли на нет войны, убийства, грабежи и иные людские преступления. Зажиревший, думавший раньше только о деньгах политик собирался уж объявить войну, но тут вставали пред ним прекрасные очи Кэролайн, и он вместе с ними вспоминал и детство свое, когда он еще не был политиком, но просто малышом, и все представлялось ему добрым и сказочном; вспоминал и детские сны свои - и над всем этим сияли очи Кэролайн, лился ее голос - и пробуждалась в политике совесть, и никакой войны не было. Тоже было и с другими преступниками, которые, впрочем, вскоре уже становились нормальными людьми, и стремились к свету, тоже грезили о встречи с Ней.

Добрее, светлее стали люди, значительно продвинулись в исследовании космоса, да и каждая из наук процветала. Кэролайн воспринималась уже иначе, как прежде, она стала для всех такой же обыденной, как Солнце. Солнце светит, и то, что оно дает всему жизнь воспринимается как должное - да как-то иначе попросту и быть не может - не было бы солнца, не было бы и жизни. Но вот новое солнце, точнее - Звезда. Она сияла теперь в душе каждого и день, и ночь. Она двигала к прекрасным свершениям. Никто уже и представить не мог, что она все-таки человек, что у нее тоже есть сердце, какие-то сокровенные мысли, желания...

Но Кэролайн была человеком, и она очень страдала. Ведь ей уже исполнилось двадцать, а любви, той единственной любви, когда соединяются две половинки единого целого и навечно, не было, и быть не могло. Все чаще чувствовала она себя не Звездой, но костром от начала очень ярким, но уже прогорающим пожалуй, только груда углей и осталась, и никто не мог подкинуть ей в сердце новых дров. Она выходила на

сцены, она общалась и общалась с этой беспрерывной вереницей тут же уходящих в небытие лиц, и со слезами вспоминала детство на Сириусе, там она, по крайней мере, могла оставаться со своей куклой, играть. Все чаще ей казалось, что ее окружает темная бесконечность, она из последних сил льет в эту бесконечность свой свет, и... ей было страшно, ей хотелось покоя, ей хотелось любви, но ни того, ни другого не было. Однажды она почувствовала родственную душу - мелькнула она в клубящемся вокруг ее мраке, но только мгновенье это продолжалась - вокруг клокотала эта темная толпа, и тут же поглотила этот лучик надежды. До этого Кэролайн еще пыталась казаться жизнерадостной, даже улыбалась - теперь надвинулось то, что никто и не ожидал от звезды - депрессия. Как когда-то Вилтор она перестала с кем-либо разговаривать, не улыбалась, почти ничего не ела. Только если для Вилтора была звезда Она, то для самой Кэролайн такой звезды не было. К ней пришел директор компании - мужчина в летах пытающийся сохранить былое высокомерие, но благодаря Кэролайн уже не в силах этого сделать. Он сидел перед ней в роскошно обставленном покое, и глядел на нее с жалостью, едва сдерживая слезы. Кэролайн никогда не использовала никакой макияж - самая лучшая косметика была для ее красоты все равно что надпись "звезды", заменяющая бесконечное звездное небо. Она также никогда не одевалась в роскошные наряды, и теперь сидела, заплаканная, в простеньком платьице, сродни тому, в котором исполнила когда-то первый концерт для колонистов Сириуса. Руки ее были нервно сжаты, подрагивали, и в них, к ужасу директора, дымилась сигарета. Он только вошел, только увидел эту сигарету, и взмолился:

– Брось, пожалуйста. Я молю тебя, Кэролайн. Пожалуйста, пожалуйста брось эту сигарету.

Она взглянула на него своими огромными глазами, и директор почувствовал и восторг и боль - боль была в этих глазах. Кэролайн затянулась, закашлялась, а потом, роняя одну за другой слезы, прошептала:

– Моя карьера закончена. Я больше никогда не выйду на сцену...

Директор предвидел эти слова, и, все-таки, они резанули его так, что он тут же вскочил, и стремительно стал прохаживаться перед нею - вот он стал молить, и совсем забылся, молил так, как молит разве что юноша-поэт - нет невозможно было представить, что еще за несколько лет до этого, до появления Кэролайн он был законченным подлецом, казалось бы без проблеска надежды на исцеление.

– Нет, нет - никогда...
– вздохнула девушка, и вновь поднесла в дрожащей руке сигарету, вновь затянулась.
– Я уже долго думала... Я так истомлена... Я решила окончательно... Можете говорить, можете делать что угодно - я уже не переменю своего решения.

Директор стоял перед ней на коленях, лепетал:

– Быть может, отпуск. Да, да - на месяц, хочешь - на два, на три месяца. Сделаем так, что тебя никто не будет тревожить. Ну а потом...

– Нет, нет...
– выдохнула клубы дыма и вновь закашлялась Кэролайн.
– Я все это время работала не останавливаясь... А теперь - как остановилась, как заглянула в себя, так сразу такую усталость почувствовала, что... и всей жизни не хватит, чтобы отдохнуть... Писали, что я сияю - да - все сияла, сияла, а теперь вот почти ничего не осталось. Еще немного и умру...

Нет - эти последние слова не были каким-то пустым капризом. Директора даже дрожь проняла, он еще продолжал еще молить, он взглянул - увидел, какая же она худенькая, бледная, хрупкая, и уже понимал, что не сможет настаивать дальше....

* * *

Так была закончена певческая карьера Кэролайн - ее отвезли на прелестную, закрытую для посетителей, охраняемую компанией планету и...

Великий траур охватил все те звездные системы, где успел обосноваться человек. Плакали все от мала до велика. Ничего не стоили ее многочисленные, записанные концерты, пусть и с объемным изображением. Придают ли нам счастья записи наших умерших любимых, возвращают ли они их - нет - только в большую горесть повергают! Уже говорилось, как многое значила она для каждого - и представьте же эти потоки слез, стенания, вопли - каждый-каждый хоронил в своей душе Кэролайн и не мог с этим смирится! Остановила работу промышленность, не летали больше космические корабли, и даже стихи не писались - всякие слова казались незначимыми в сравнении с охватившей их горестью. Было собрано четыреста пятьдесят миллиардов подписей (еще пятьдесят по причине своего младенчества не могли этого сделать) - и все эти подписи, в виде светового файла были переданы на охраняемую планету, где в садах, видом напоминающих райские пребывала Кэролайн.

Но девушке было уже не до подписей - медленно, но верно она погружалась в темную пучину, и то зло, которое она вкалывала в свои вены вытягивала последний ее свет.

Да - как ни больно об этом писать, но Кэролайн пристрастилась к наркотикам. Причиной была ежедневная, еженощная ни на мгновенье не утихающая адская боль. Райские сады не приносили никакого облегчения, и то, что она не видела теперь перед собой толпы не приносила облегчения - она была одинокой. Она жаждала любви - прекрасного, высшего чувства, и не могла его найти воспоминания о прошлом, о той душе, которая раз мелькнула в толпе и ушла все больше угнетало ее: "Любви! Любви!" - молила она бессчетное число раз бывшие поблизости врачи советовали ей сходить на морской берег, позагорать на песке, и вспомнить, что у нее есть выбор по крайней мере из двухсот пятидесяти миллиардов. Предлагали изображения каких-то великих деятелей ищущих ее руки - она же нервно смеялась, кричала, что все это гадко и пошло, не имеет никакого отношения к истинной любви, и, заливаясь слезами, бежала прочь. Как уже говорилась, в конце концов она пристрастилась к наркотикам, откуда-то доставала деньги и снабжала врачей, чтобы те не мешали. Суммы были не маленькие, а она уже была совсем не той, что прежде - не сияла, нет походила на какую-то вконец опустившуюся бомжиху и врачам оставалось только недоумевать, как они могут "это" охранять. Мысли же, что это та самая звезда, которая наполнила светом всю их юность, были для них слишком мучительны, и они сами спешили искать забвения выпивке, или наркотиках (правда, более слабых нежели те, что принимала Кэролайн) - денег на эту дрянь у них теперь было более чем достаточно.