Звезда
Шрифт:
– Она всегда мне очень нравилась. И Сорокина я бил из ревности. И, если бы мы с ней не рассорились, я бы на тебя даже не взглянул. Я и ходить-то с тобой начал от скуки и чтобы ей досадить.
– Сволочь! – зло выплюнула Голубевская, развернулась и побежала за остальными. Но улыбочка-то сползла…
С матерью мы помирились, а за разбитую яковлевскую физиономию мне ничего не было. Так, только пожурили, вправили мозги, что называется. Типа, словом надо бить, а не кулаком. Но моей бывшей компашке тоже промывку мозгов устроили. Правда, прибегал в школу папашка Яковлева, тряс кулаком, грозил связями. Но Ирина
Через неделю меня подкараулили по пути из школы он, Мальцев, Сачков и ещё три незнакомых рожи. Вшестером на одного, круто! Однако не всегда количество переходит в качество. Я резко метнулся к Мальцеву, те и глазом не успели моргнуть. Словил кучерявого и выкрутил ему руку. Он издал дикий вопль.
– Считаю до десяти, если увижу после этого хоть одно рыло ближе чем на сто метров, ломаю ему кость.
И для наглядности завёл руку посильнее. Мальцев тут же отозвался новым воплем.
– Раз, два…
Они растерялись. Стоят, переглядываются.
– Три…
Первым рванул Яковлев, следом – остальные. Бить Мальцева я не стал, только дал под зад такого хорошего пинка, что тот завалился коленями в грязь.
– Слушай сюда, на первый раз прощаю. Но ещё раз подобные фокусы повторятся, и ты – калека. И мне плевать, кто всю эту фигню придумал. Больно будет тебе.
Я и не предполагал тогда, что Яковлев решит отомстить по-другому.
Однако ещё до этого успела отличиться и Голубевская. То, что она растрепала всем в классе, что я – сын поломойки, мне уже было без разницы. За спиной, может, они посмеивались и кости мне мыли, но в глаза-то всё равно никто ничего сказать не смел. Но эта дрянь вызнала каким-то образом про отца. Через пару дней после неудачной попытки побить меня Голубевская вдруг окликнула:
– Олег!
Была перемена. Сидела Наташка теперь, естественно, не со мной. И до этого дня делала вид, что в упор меня не замечает. Однако я отозвался:
– Тебе чего, Голубевская?
– Просто хотела спросить, зачем ты нам наврал, что твой отец какой-то там директор, когда он у тебя зэк? Я точно знаю. Надёжные источники поделились.
Я почувствовал, как густо краснею. Тем не менее процедил:
– Ну раз знаешь, то должна понимать, что связываться со мной – себе дороже. Наследственность и всё такое.
Она подошла ближе.
– Ого, как мы заговорили! Может, тоже с кулаками на меня кинешься?
– Скачи отсюда, коза!
– Сам ты… козёл, – прошипела она, но отошла подальше.
А на следующей же перемене, выбрав момент, когда весь класс уже собрался в кабинете, Голубевская наигранно невинным тоном крикнула Потаниной:
– Вер, а ты попроси Чибисова, пусть он с тобой позанимается. Он не откажет, правда, Чибис?
– А вдруг откажет? – кокетливо подыграла ей Потанина.
– Не-не, он же тебя любит. Я точно знаю. Информация, можно сказать, из первых рук.
Чибисов моментально вспыхнул и так на меня посмотрел, что хоть под парту лезь. А Голубевская не унималась:
– Чибис, что молчишь? Хочешь заняться с Веркой этим… ну… как его… русским?
Весь класс ржал, как табун боевых меринов. Макс подорвался и выскочил из класса.
– Ну и тварь ты, – сказал я Голубевской.
Та в ответ лишь рассмеялась.
Пусть мне Чибисов не друг, но всё же препогано получилось. Я предал, растрепал его самую сокровенную тайну. Да ещё кому! Как ни крути, а поступок сволочной. И Дубинина так и обожгла меня взглядом, а через минуту прислала эсэмэску. Номер её я помнил, хоть и удалил из контактов. Так что, увидев на конце три семёрки в строке отправителя, сразу понял – от неё. Текст был кратким, но ёмким: «Какой же ты подонок!»
22
Классная пыталась галопом пройтись по заданиям, особенно по тем, на которых большинство засыпалось во время пробного ЕГЭ. Но разве можно за несколько уроков объять необъятное? Я, конечно, волновался, но не так, чтобы с ума сходить. А как не волноваться? Всё-таки до двадцать седьмого мая, когда у нас будет реальный тест по русскому, оставалось всего ничего. Но! Во время пробного теста я умудрился набрать шестьдесят семь баллов, а минимальный порог – почти в два раза меньше. Так что, по теории вероятности, я хоть как должен был справиться.
Интересно, но классная, наш мужественный Иван Валентиныч, мизантроп в целом и детоненавистница в частности, вдруг воспылала ко мне добрыми чувствами. Изменила своё отношение ко мне сразу после травмы. То есть до – на дух меня не переносила и всячески придиралась, а после – резко стала обращаться по-другому. И говорила ласково, насколько возможно, и откровенно вытягивала. Например, сначала интересовалась, готов или нет. И если я отвечал, что готов, то спрашивала дальше. Если признавался, что нет, сообщала, что спросит на следующий день. Я готовился и получал пятак, на худой конец – четвёрку. Так что в последней четверти по её предметам у меня всё было в ажуре. Все просто недоумевали: «Что стало с нашим беспристрастным Валентинычем?» Меня подкалывали – каким это образом я её подкупил. А уже позже мать сказала мне, а той – Ирина Борисовна, что у Валентины Ивановны сын тоже занимался спортом. Когда-то. Не футболом, атлетикой вроде. Но получил серьёзную травму, долго восстанавливался, ходить начал, но в спорт так и не вернулся. Вот, видимо, и сочла она меня другом по несчастью.
Двадцать третьего мая мне исполнилось восемнадцать. Впервые за всё время, не считая, конечно, младенческих лет, я отмечал день рождения без друзей, вдвоём с матерью. И то – наесться до отвала пиццей и выпить по бокалу шампанского – разве это отмечать? Настроение было хуже некуда. И не только потому, что никто больше не пришёл, не поздравил, хотя и это изрядно омрачало день. Но, главное, мне казалось, что жизнь моя почти закончилась. Что ничего хорошего впереди у меня нет и не будет. Всё осталось позади. Единственный плюс – после того случая в гардеробе как-то сразу наладились отношения с матерью. Она не цеплялась ко мне больше, не читала нотаций, да и вообще разговаривала со мной как с равным. Ну а в остальном – никакого просвета.
За несколько дней до экзамена мама усиленно пичкала меня шоколадом. Она свято верила, что шоколад стимулирует активность мозга. А утром двадцать седьмого вообще убила неслыханной щедростью – наготовила мне на завтрак бутербродов с красной икрой и, опять же, дала шоколадку. Всучила паспорт, пропуск на ЕГЭ и целых три гелевых ручки, на всякий случай. Глядя, как она волнуется, как глотает успокоительное в неимоверных дозах, я сам занервничал пуще прежнего.
– Постарайся, Олежек, – взмолилась она. – Ты же понимаешь, у тебя второго шанса не будет. Тебе уже восемнадцать. Провалишь ЕГЭ, сразу же в армию загребут. А за год забудешь даже то, что сейчас знаешь. Так и останешься неучем.