Звездное тяготение
Шрифт:
Машина проезжала мимо освещенной вывески магазина, он был открыт. Вспомнил: нечего курить, сигареты кончились. Забарабанил по железной обшивке кабины.
– Ладно, встану за углом, – пообещал шофер.
Я выпрыгнул из кузова, перебежал дорогу. Удивленно, с улыбкой смотрела на меня разбитная, полная продавщица, подавая сигареты. И только когда выходил уже, со смехом окликнула:
– Где это тебя, парень, так? Аль домовым был, трубы проверял?
В застекленной открытой половинке двери увидел свое отражение: висел углом вырванный клок на подоле рабочей из "хэбе" гимнастерки, на коленках черные
По тротуару к машине почти побежал. Было совсем темно: на столбе, маячившем у дороги, лампочка не горела, в целом ряду окраинных домиков свет еще не зажигали, и окна отсвечивали мертво.
В темноте кого-то обогнал. Какую-то парочку. Бросилось в глаза – шли не очень близко друг к другу и почему-то молчали. Когда я уже на несколько шагов опередил их, в голове запоздало высеклось: офицер! Я не успел сообразить, как поступить. Самое верное – продолжать так же быстро идти. Авось… И тогда меня точно стегнули прямо по спине:
– Товарищ рядовой! Солдат!
Голос знакомый, но тембр – металлический, раздраженный. Старший лейтенант Васин! И… Надя?! Чем-то острым, с головы к земле, пронзило меня, заложило уши – голос старшего лейтенанта притушился:
– Почему не отдаете честь?
И тут, как только бывает в кино, рядом в доме осветилось окно, желтый пучок света выхватил тротуар, дерево, возле которого я стоял, и их обоих… Да, это были они. Васин и Надя. С портфелями. Успел отметить: у старшего лейтенанта портфель был добротный, желтой кожи.
Ноги мои будто внезапно приросли намертво к тротуару – в жилах вместо крови тяжелая ртуть – застыл, обернувшись. Они тоже были удивлены не меньше меня. Старший лейтенант Васин задержал шаг, словно неожиданно на что-то наткнулся. Надя тоже узнала меня: оторопела, машинально прижав к груди знакомый школьный портфель.
Первым опомнился Васин, шагнув вперед и тряхнув головой, еще не веря своим глазам.
– Снова вы? – искреннее удивление прозвучало в его голосе. Но вдруг он коротко, сухо хохотнул, точно обрадовался какой-то внезапно пришедшей мысли, и неожиданно с наигранным участием сказал: – Да, не везет вам! Судьбы удары роковые, а? За какие провинности – сознайтесь?
Он критически, наметанным глазом оглядел меня с головы до ног, а я, в мгновение представив свой вид и сравнив его с видом Васина в новеньком кителе, разутюженных брюках навыпуск, безнадежно покраснел – жаром полыхнуло лицо.
– Почему вы здесь? Уж не опять ли у вас этот… случай?
Неужели не сдержусь? Подступила знакомая внутренняя дрожь. Может, это от работы? Взять себя в руки. В конце концов, какое мне дело до Нади, до него?…
– Нет, не случай.
– Так, так… – Васин покосился на Надю, все еще молча прижимавшую к груди портфель. – А знает ли Надежда Васильевна, что вы совершали самоволки и поплатились гауптвахтой?
Это уже было вероломство.
– Спросите у нее самой, у… Надежды Васильевны! – бросил я, кинув на Надю взгляд, и заметил – она порывисто, напряженно дернулась вперед.
Повернувшись, я зашагал в темноту, за угол.
– Гоша, подождите!
В машине при свете тусклой лампочки вспыхивали красные светляки: солдаты курили в кабине с шофером.
– Давай, гони!
Машину трясло, подкидывало на выбоинах, в голове мысли путались, будто их разметал ворвавшийся вихрь. Опять произошло непоправимое. За это по головке не погладят. Васин отзанимается в институте, а потом… Он – офицер, правота на его стороне. Да и объективно разобраться, окажется, что да, он прав. Служба, долг требовали от него остановить, потребовать, на то и дисциплина. И даже то, что он сказал, пусть коварно, но – правда! От нее никуда не уйдешь. Окажись вместо меня другой солдат – все было бы просто и ясно. А тут личное… Личное!
Перехлестнулись стежки – ясно и слепому! Стянулись морским узлом… А если за девичьей скромностью и кротостью махровое фарисейство и ханжество, достойные иезуитов? Слюнтяй! Неужели не увидел в тот вечер, когда укрощали "матросика", всех тех малейших черточек и штришков, что там нечисто? Ловко дурачит? Ястреба и кукушку сразу держать в руках – не так уж плохо? Один – красивый, как бог, другой – тоже ничего, знает кое-что, стихи читает, соловьем заливается! Возможно, и Васину говорила: "Если дороги наши встречи…" Может, и недотрога-то только для тебя, а тому все разрешается?… Дурак! Слепой котенок! Ничего не знал, не видел! И наверное, с той же милой, поощряющей улыбкой, склонив к левому плечу головку, слушала не только твои стихи, но и Васина – всю эту историю несчастного, жалкого селадона, вплоть до губы? Да еще посмеялась: "Герой не моего романа!"
А окликала, звала – не больше, как игра кошки с мышкой! Чего стоит прикинуться милой и доброй для всех? И нашим и вашим…
– Что произошло? – пододвинулся в темноте Сергей. – Что с тобой?
– Ничего.
Меня колотил озноб.
– Куда пешкой ходишь? Не видишь? Тебе шах! – громко произносит Сергей и тут же, не глядя на мой новый ход, снова наклоняется над доской, жарко шипит в лицо: – А я тебе говорю: пойдешь и доложишь сам, доложишь все, что произошло… Точно! Не то завтра он тебя распишет в красках – тогда доказывай, что не так!
– Пусть расписывает.
Я делаю ход – отличное нападение на ферзя. Сергей секунду сопит недовольно, и не поймешь – то ли из-за моего ответа, то ли из-за этого гарде. Потом убирает фигуру, подскакивает на табуретке, точно его неожиданно припекло снизу.
– Бегемот ты! Ихтиозавр несчастный! Точно! – Он секунду смотрит на меня, поджав губы и умолкнув, не находя больше слов, потом снова уставляется на доску. Это он затащил меня сюда, в клубную комнату игр. Смыв с себя угольную пыль, я отправился в библиотеку, обменять книгу. Мне надо было отойти от потрясения: в душе была какая-то нехорошая пустота, гулкая, пугающая, как в нежилом доме, а чувства, желания будто сковала немота, все мои движения были механическими, неосознанными. Вот сюда, в библиотеку, он и явился сразу за мной. Потом затащил в комнату игр, "погонять" в шахматы. Мне было все равно, что делать, – согласился.