Звездный танец
Шрифт:
Большинство из нас создают себе сложные конструкции убеждений, которые отрицают существование падения или существование препятствий, и помещают эти конструкции под ногами, как доску скейта. Тот, кто хорошо умеет кататься на скейте, может продержаться на нем всю жизнь.
Иногда вы протягиваете руку, берете за руку постороннего человека и падаете вместе некоторое время. Тогда это все кажется не таким плохим.
Иногда, если вы действительно впали в отчаяние от страха, вы хватаетесь за кого-нибудь, как утопающий за соломинку. Или безнадежно пытаетесь до—
К Шере я испытывал чувства именно такого рода. Но я научился другим желаниям. Меня научили она сама, космос и наше с Норри смертельное путешествие неделю назад. Я примирился с падением. Теперь мы с Норри падали сквозь жизнь с изрядной безмятежностью, наслаждаясь картиной с позиций истинно объемного зрения.
— Приходило ли в голову кому-нибудь из вас, — лениво спросил я, — что благодаря жизни в космосе мы повзрослели примерно до раннего детства?
Норри хихикнула и остановила раскачивание.
— Что ты хочешь этим сказать, любимый?
Рауль рассмеялся.
— Это очевидно. Посмотрите на нас. Резиновая гусеница, тарелочка и раскачивание на веревке. Вершина современной культуры. Дети на самой большой игровой площадке, которую когда-либо создавал Господь.
— На привязи, — сказала Норри. — Как деревенские дети, чтобы не залезли в сад.
— Мне это нравится, — вставил Гарри.
Линда выходила из медитации; ее голос был тягучим, мягким.
— Чарли прав. Мы повзрослели достаточно, чтобы стать, как дети.
— Это ближе к тому, что я подразумевал, — одобрительно сказал я. — Игра есть игра — не важно, теннисная ракетка у вас в руках или погремушка.
Я говорю не о том, какие игрушки мы выбираем. Это больше похоже на… — Я замолчал, чтобы подумать. Они ждали. — Послушайте, мне кажется, что я чувствовал себя старым-старым с тех самых пор, как мне исполнилось лет девять. Последние годы были для меня зрелым возрастом, которого до тех пор у меня не было, а теперь я счастлив как ребенок.
Линда запела.
Не помню, когда я еще был так счастлив, Счастливее, чем могу сказать.
Я, бывало, чувствовал себя старше своего прадедушки, Но теперь молодею с каждым днем.
— Это старая песня Новой Шотландии, — тихо закончила она.
— Научи и меня, — сказал Рауль.
— Позже. Я хочу додумать.
Я тоже хотел додумать. Но в этот миг включился мой наручный будильник.
Я нащупал кнопку через р-костюм и отключил сигнал.
— Увы, ребята. Мы наполовину израсходовали запас воздуха. Давайте соберемся вместе для групповых упражнений. Подтягивайтесь к Линде. По— пробуем «Пульсирующие снежинки».
«Ч-черт, снова работать?», «Пффу-у, у нас впереди год, чтобы прийти в форму», «Щас, погодите, поймаю эту штуку» и «Давайте быстрее начнем и быстрее закончим» были совершенно естественно прозвучавшими ответами на мою кодовую фразу. Мы собрались все вместе и устроили кое-какой фокус с нашими радио.
— Вот сюда, —
— завопил я.
— Господи Боже мой, — захлебнулся Рауль. — У него порвался костюм!
Господи боже мой, у него порвался костюм! Сделайте что-нибудь, Господи Боже мой…
— Помогите! — взревел я. — Звездные танцоры вызывают «Зигфрид», помогите! Проклятие! У нас тут порвался костюм. Я не знаю, смогу ли его по— чинить, отвечайте!
Тишина, если не считать страшного бульканья Гарри.
— «Зигфрид», Бога ради, ответьте! Один из ваших драгоценных переводчиков здесь умирает!
Тишина.
Рауль сыпал гневными проклятиями, Линда его успокаивала, Норри тихо молилась.
Тишина.
— Мне кажется, что схема радиозатухания действует, Гарри, — сказал я наконец одобрительно. — Мы добились уединения. Между прочим, бульканье было ужасное.
— Когда бы у меня был еще такой шанс отрепетировать?
— Ты включил запись тяжелого дыхания?
— Подключил к схеме, — подтвердил Гарри. — Тяжелое дыхание и счет для упражнений, никаких повторений. На полтора часа.
— Значит, если кто-то нас подслушает, то услышит только нашу одышку,
— сказал Рауль.
— Хор-рошо, — сказал я. — Давайте начнем семейные разговоры. Мы все провели некоторое время с нашими назначенными компаньонами. Каково будет общее мнение?
Снова тишина.
— Ладно. Есть у кого-нибудь дурные предчувствия? Сплетни по поводу наших спутников? Том? Ты следишь за политикой, ты знаешь репутацию большинства этих людей. Расскажи нам для начала все, что знаешь, и мы сравним личные впечатления.
— Хорошо, посмотрим, что можно сказать по поводу Де Ла Торре. Если он
— не человек чести и сострадания, то, значит, таких людей просто не бывает.
Даже те, кто критикует его, восхищаются им, и добрая половина из них готовы это признать. Буду честен: я даже в Вертхеймере не уверен так, как уверен в Де Ла Торре. Не считая, конечно, того, что именно Вертхеймер выбрал Де Ла Торре, чтобы возглавить этот проект, — что делает Вертхеймеру честь. Кто-нибудь придерживается другого мнения? Чарли, он
— тот, кто дергает нас за ниточки. Что вы скажете?
— Чистосердечно согласен со сказанным. К нему можно повернуться спиной в воздушном шлюзе. Продолжай.
— Людмила Дмирова имеет такую же репутацию касательно моральной стойкости. Несгибаема. Она была первым дипломатическим должностным лицом, отказавшимся от дачи, которые выдают в Совмине. Для тех из вас, кто не разбирается в «номенклатуре», системе должностной иерархии в Москве:
дача — это что-то вроде домика на природе для чиновников, занимающих высокие посты. Отказаться от дачи — все равно как если бы новичок-сенатор отказался от отпуска или пикника, или если бы желторотый полицейский не стал брать обычных взяток. Невероятно… и опасно. — Он сделал паузу.
– Но я не могу сказать определенно, что это в ней говорила целостность.